«Никто не говорил о возвращении вслух». Жизнь крымских татар в депортации

Была ли депортация единственным испытанием для крымских татар в первой половине 20-го века? Как в крымскотатарских семьях рассказывали об этой трагедии? Почему идея о возвращении в Крым жила даже в тех, кто родился в депортации?

Историей своей семьи в эфире Радио Крым.Реалии делится советник министра культуры Украины, руководитель общественной организации «Alem» Эсма Аджиева.

– Когда лично вы узнали, что ваша семья объявлена Советским Союзом «​врагами»​? Как вам подавали эту информацию?

– Родители практически не говорили с нами об этих грустных событиях, когда мы были маленькими. Вообще, у крымских татар принято такое деликатное общение, и очень много вещей надо было научиться читать между строк. Помню, я заканчивала школу в Ташкенте в 1980-х. Нам провели городской телефон, и папа, говоря с работниками кафедры, употреблял слова «так, добре». Я знала узбекский и русский и сделала ему замечание за безграмотность. И только сейчас я понимаю, откуда эти слова в его речи.

– Ограничились ли испытания вашей семьи депортацией и жизнью в Узбекистане?

– Все началось еще раньше. В 1930-е семьи моих родителей раскулачили, моих прабабушку и прадедушку с семьями переселили в Архангельск. Это все до депортации! Мои бабушка с дедушкой жили в заброшенном общественном туалете. Условия были ужасные, из еды были только засоленные в бочках рыбьи головы. Вдобавок непривычный климат, болезни. В итоге за некую мзду им удалось оттуда сбежать, но в Крым возвращаться было нельзя. Мой папа родился в Мелитополе.

– Предприняла ли ваша семья попытку вернуться в Крым до депортации?

– После освобождения Крыма от немецкой оккупации семья решила поехать туда, воспользовавшись таким шансом, но буквально через две недели дедушку забирают на Волгострой, а бабушка и трое детей попадают в депортацию. Позднее дедушку тоже увезли в Среднюю Азию, он не понимал, куда едет. На одной станции он высунулся из поезда и чудом нашел в толпе односельчанина. Так и нашлись.

– Когда вы узнали все это?

– По большей части уже в Крыму. Во время жизни в Узбекистане информация просачивалась маленькими кусочками. Я иногда не понимала реакцию моих бабушек и дедушек на какие-то повседневные вещи, их ненависть к советской власти. Главное, что нам внушали, – не бояться никаких людей, не делать плохих вещей и свободно мыслить. Думаю, что это был бы травмирующий опыт для детей – узнать все о депортации в один день. Моя бабушка рассказывала мне больше позитивных историй и добавляла, что обо всем плохом мы узнаем, когда вырастем. Например, о том, что после депортации в Узбекистан местные опасались крымских татар, моему отцу даже голову щупали после захода солнца – проверить, не выросли ли рога. Такая была пропаганда. Самым удивительным для узбеков было то, что мы с ними одной веры. Это был переломный момент, когда они абсолютно по-другому начали воспринимать переселенцев. Общались они на смешанном узбекско-крымскотатарском, поскольку эти языки во многом похожи.

– Рвалось ли в Крым ваше молодое поколение, выросшее в депортации?

– В начале 1990-х мой брат захотел поехать и посмотреть Крым, что это вообще такое. Через две недели он вернулся и сказал: даже не обсуждается, мы едем туда, там наше, родное. Наши родители в этот момент не сопротивлялись. Брат собрал свою семью, семью среднего брата и переехали буквально на голое место в Крым. В итоге мы продали свой дом в Ташкенте за бесценок и в течение двух с половиной лет перебрались все. Впрочем, на места наших предков вернуться не получилось. Мама у меня из Алушты, папа из Дуванкоя (Верхнесадовое – КР). На тот момент брат устроился работать строителем, удалось поселиться в 40 километрах от Симферополя в сторону Джанкоя. Но тут уже складывалось, как складывалось. Теперь я понимаю, что, хотя никто не говорил вслух о возвращении в Крым, все годы в Узбекистане эта идея в нашей семье присутствовала.

(Текст подготовил Владислав Ленцев)