Из России: «Просто перестаньте бить людей»

В Красноярском крае, Еврейской автономной области, Ямало-Ненецком автономном округе России сменился состав Общественно-наблюдательных комиссий (ОНК). Главная задача ОНК – общественный контроль за соблюдением прав человека в местах принудительного содержания: СИЗО, колониях, тюрьмах. Теперь эту работу в регионах комиссии будут вести уже в новом составе. В Красноярске правозащитники говорят: убрали неугодных – набрали удобных.

В новом составе ОНК по Красноярскому краю – 25 человек, в том числе из "старичков" – всего шестеро. Хотя каких-либо временных ограничений по участию в комиссии закон не устанавливает. В чем настоящая причина смены состава ОНК? На что чаще всего жалуются заключенные сегодня и как часто правозащитникам удается добиваться реакции на их жалобы? Об этом "Сибирь.Реалии" поговорили с юристом Викторией Брестер, которая три года работала членом Общественной наблюдательной комиссии Красноярского края четвертого созыва. В новый состав ОНК она не вошла.

– Кто вообще решает, какие люди войдут в состав ОНК? Как происходит их отбор?

– Согласно закону это решает Совет Общественной палаты РФ. В Общественной палате есть и представители Красноярского края – не знаю, в какой мере они влияют на это решение. Насколько мне известно, до этого кандидатуры в ОНК обсуждают в Гражданской ассамблее края. Там могут дать кандидатам рекомендации, а могут и не дать. "Старичкам", которые в новый состав комиссии не вошли, рекомендации не дали.

– С чем это связано, по-вашему?

– Предполагаю, что курирующие ОНК члены Гражданской ассамблеи, мягко говоря, не одобряли нашей активности и в принципе видели деятельность ОНК как-то по-другому. И когда мы какое-то событие освещали, доносили до общественности, это получало жесткую критику с их стороны. Вроде как мы выносим сор из избы, нагнетаем обстановку без причины. Самые большие претензии к нам возникли, когда мы предали гласности ситуацию в исправительной колонии № 31, где, судя по заявлениям десятков заключенных, людей избивали систематически, там это дело было поставлено на поток, обращения шли оттуда непрерывно в течение нескольких лет. Нам тогда указали, что надо было эту тему с прокуратурой проработать, так сказать, кулуарно. При этом как бы упускается из виду принцип независимости и открытости общественного контроля.

Помню, однажды на ассамблее один товарищ нас отчитывал: "Сейчас такая сложная политическая ситуация, вокруг России – враги. А вы нашу страну грязью обливаете, подножки ставите, действуете как предатели…" Честно сказать, я сперва ушам своим не поверила, подумала, что он шутит. Потом вижу – нет. Хотя тут все очевидно: перестаньте бить людей, тогда и не будет повода такие темы поднимать. Тем более мы были уверены в правдивости осужденных – видели и синяки, и то, что записи в медицинских журналах неизвестным образом "исправлялись" с течением времени, бывало, что и беседовать с осужденными не давали, не предоставляли документы, видеоархивы.

Были и другие претензии. В Следственном комитете нам заявили, что мы своими обращениями им всю работу парализовали. В прокуратуре – что мы чего-то недопроверили, прежде чем публиковать жалобы. А мы и не должны проверять. Это как раз задача прокуратуры, ее сотрудники за это деньги получают. А наша задача – донести до правоохранительных органов поступившие к нам сигналы о нарушениях, а если не дождались соответствующей реакции – опубликовать информацию в СМИ, на что у нас есть законное право.

– Что скажете о новом составе ОНК?

– Не хотелось бы, чтобы какое-то мое высказывание выглядело как обида. Замечу лишь, что в новой комиссии много людей из системы – существенно больше, чем было у нас. В новый состав ОНК вошли и те из "старичков", кто за три года работы СИЗО и колонии посещал считаные разы. В то же время, например, председатель нашей нынешней ОНК Валерий Слепуха совершил более 330 выездов, у меня их чуть более 130, у других коллег – по несколько десятков. Однако мы в новый состав комиссии не попали.

В любом случае новеньким придется во многом разобраться: как себя вести, что и кому говорить, когда приходишь в такое учреждение, какие материалы для служебного пользования, а какие должны быть в открытом доступе, как быть, если сотрудники ФСИН отказываются предоставить материалы и т. д. Такой опыт приходит со временем. Потом, мы как бы приучили осужденных к тому, что даем ответы на их жалобы, консультируем, готовим для них необходимые документы, в том числе с помощью юристов правозащитных организаций, – а это делается далеко не во всех региональных ОНК. И эту работу тоже надо будет подхватить.

Для справки. За три года работы нынешнего состава ОНК в комиссию поступило более 1000 обращений. Члены комиссии больше 500 раз выезжали в места принудительного содержания в 58 населенных пунктов Красноярского края, дали около 250 письменных ответов заключенным и почти столько же направили обращений в правоохранительные органы, ФСИН, ГУФСИН края.

Чаще всего жалобы поступают на проблемы с трудоустройством и крайне низкую зарплату; на пытки, физическое и моральное воздействие, угрозы избиения и насильственных действий сексуального характера; угрозы применения психотропных препаратов; шантаж, оскорбления и унижения. Много жалоб на неотправку корреспонденции, на низкий уровень медицинского обслуживания, на неправомерные взыскания со стороны сотрудников ФСИН, на предвзятое рассмотрение вопросов по переводу в колонию-поселение и по условно-досрочному освобождению.

Ждите ответа…

– Жалоб вам поступало много. А как реагируют на них в правоохранительных органах? Много ли, например, случаев, когда к ответственности после этих жалоб привлекают сотрудников ФСИН?

– Чаще всего реакции нет никакой вообще. Либо нарушению находится объяснение. Или же дело "заминают" иным образом. Вот несколько примеров.

В КТБ (тюремной больнице) мы во время одного из посещений обнаружили пятерых человек, привязанных к кроватям за руки и за ноги (это называется "мягкая фиксация"). Все находились под воздействием психотропных веществ. Нам объяснили, что все это – буйные пациенты. Мы стали просматривать записи в медицинских журналах, и оказалось, что один из них привязан 15 дней, другой – 25. При этом по нормам об оказании психиатрической помощи "мягкая фиксация" может применяться только очень короткое время – непосредственно в тот момент, когда человек действительно опасен. Причем фиксировать его могут только медицинские работники. Позже мы посмотрели записи с видеокамер и обнаружили, например, следующее: один из пациентов находился с "мягкой фиксацией" непрерывно несколько суток, затем перед посещением ОНК его отвязали, он спокойно, без всяких признаков "буйства", ушел в палату. А после нашего ухода вернулся, и его вновь привязали. Причем делали это не медики, а такие же, как он, осужденные. Мы написали заявление в прокуратуру. Ответ: нарушений нет, пациенты сами попросили, чтобы им оказали такого рода "помощь".

Еще случай: в одной из колоний у осужденного члены комиссии заметили синяки и кровоподтеки по всему телу: на лице, запястьях, а когда он разделся – оказалось, что и на пояснице, спине, ягодицах, ногах. Судя по характеру травм, избивали его палкой. В учреждении на это реакции ноль, ведь жалобы от осужденного нет. Нам самим снимать нельзя, мы попросили сотрудника ИК зафиксировать травмы на его видеорегистратор и предоставить затем запись в правоохранительные органы. Написали соответствующие заявления в Следком и прокуратуру. Эту запись долго никто не мог получить (то сотрудник в отпуске, то что-то куда-то не довезли). В итоге оказалось, что она непригодна для просмотра – сплошная черно-белая рябь, различить невозможно ни людей, ни предметы.

Показателен и случай с заключенным Н., отбывавшим срок в ИК-27. Он отказался от утренней зарядки, за это его, инвалида с патологиями опорно-двигательного аппарата, поместили в так называемый "стакан" – узкую клетку на улице площадью меньше квадратного метра, в которой ни присесть, ни прилечь. Там он провел без воды и еды 12 часов, потом его отправили в штрафной изолятор…. Ответа прокуратуры на наше обращение по этому случаю мы не получили.

– Члены ОНК всегда могут потребовать для просмотра видеозаписи с камер наблюдения?

– В принципе да. Но часто нам отказывают. В 2017 году в тюремной больнице был сильно избит осужденный. Нам сообщили, что это результат его драки с другими осужденными "на почве межличностного конфликта". При этом драка произошла в приемном покое, в котором группа осужденных оказалась неизвестно как и зачем. Причем без наблюдения сотрудников. Видеозапись того, что там происходило, нам просто отказались предоставлять. Вообще по закону записи с камер наблюдения хранятся месяц, а потом, что называется, концы в воду. Мы десятки раз просили не уничтожать видео по истечении этого срока, ведь они могли бы пролить свет на некоторые вопиющие случаи. Практически всегда это кончалось ничем. Иногда мы получали ответы, что запись изучили сами же сотрудники ФСИН и нарушений не обнаружили.

"Значит, ты не все сказал"

– В СИЗО ситуация схожая?

– Из СИЗО огромное количество обращений идет по так называемым прессовщикам – это люди, которые по поручению оперативников выбивают показания у подследственных. На моей памяти один такой случай, в 2016 году, закончился смертью. Избитого парня увезли из СИЗО в городскую больницу, и через 9 суток он умер не приходя в сознание. Нас тогда допустили до видеозаписей – зная, что на них мы ничего не увидим. Там зафиксировано только то, как человека запускают в камеру, и его мгновенно облепляют со всех сторон, наступают, наседают. Вроде бы ударов нет, только угрожающие жесты. При этом ему в руки суют ручку и бумагу. Еще до того, как посмотреть видео, мы поговорили с теми, кто находился в той камере. Все как один ничего не видели, не "заметили". Только один из заключенных заявил: " У нас с ним конфликт произошел, он меня оскорбил, я не сдержался, ударил разок". Другие же сказали, что погибшего вообще никто не бил. Якобы он сидел на корточках, потом резко встал, у него закружилась голова, он запнулся за шнур вентилятора и упал. Но на записи видно, что никакого вентилятора близко нет. А в какой-то момент тот, кто больше всех наседал на погибшего (предполагаемый "прессовщик"), и его жертва примерно на час уходят в "слепую зону", которую камера не захватывает. Что там происходило в это время – неизвестно... Мы, когда разбирались с этим случаем, просмотрели видеозаписи за двое суток. Последняя – когда этот парень на кушетке в медсанчасти все что-то пытается сказать врачу, показывает на затылок (видимо, место удара) и все время валится набок. Я несколько дней не могла спать после этого: закрываю глаза – а перед глазами эти кадры. Этот парень успел отдать своему убийце лист, который ему подсовывали... Насколько знаю, прессовщику все-таки дали срок.

Жалобы на то, что у заключенных в СИЗО сокамерники требуют написать нужные следствию показания, поступают очень часто. Еще один человек, с которым мы общались, попал в больницу с черепно-мозговой травмой. С ним "работали" двое: били в туалете камеры, в том числе пластиковой бутылкой с водой по голове. "Причем, – рассказывает он, – я даже не понял, чего от меня хотят, я и так следователю во всем признался. А мне прессовщик говорит: раз мне сказали работать, значит, не во всем. Вспоминай".

– Спрашивать, куда смотрят в это время сотрудники СИЗО, наверное, бессмысленно…

– В 2016 году Генпрокуратура провела проверку в красноярском СИЗО-1 и выявила грубые нарушения содержания заключенных. Так, люди, у которых приговор давно вступил в силу (в 2014–2015 годах) и которые должны были отправиться в колонии, в том числе особого режима, оставались в СИЗО, причем очень долгое время. Таких осужденных Генпрокуратура выявила более 50 человек. Рецидивисты находились в одних камерах с впервые попавшими под следствие, а подозреваемые и обвиняемые – с теми, чьи приговоры уже вступили в силу. И те страшные случаи, о которых я рассказывала, на мой взгляд, следствие именно таких нарушений. А ведь по сути, главная задача сотрудников СИЗО в том и состоит, чтобы разместить людей должным образом для их же безопасности. Уверена, что не сделать этого по ошибке нельзя, только по умыслу.

Вообще, многие люди рассказывали нам, что прессовщики фактически трудоустроены в СИЗО, работают там за деньги. Но мы сами достоверно проверить это не можем, все это со слов бывших осужденных. Хотя таких заявлений было много.

"Не разговаривай с ОНК"

– Часто ли удавалось вам отстоять права осужденных?

– Таких случаев несколько. Мы, например, добились того, чтобы необходимую медицинскую помощь получил осужденный, у которого на поврежденной ноге был установлен аппарат Илизарова. Он с этим аппаратом находился вначале в красноярском СИЗО, судили его в Хакасии, а отбывать наказание везли в ЯНАО. За это время у него на аппарате начали лопаться спицы, нужна была срочная помощь, которую ему могли оказать только в профильной клинике в Кургане. После наших обращений его направили в регион поближе к этой клинике для оказания требуемой помощи. По-хорошему, такое решение суд мог бы принять и без нас, пока заключенный был под следствием. Но у нас в стране судебная и правоохранительная системы настолько негибкие, не готовые к элементарной гуманности, что им надо "помогать" в этом.

Добились мы назначения нужных лекарств для осужденного с болезнью Бехтерева. Там опять же запутанная система: рецепт выписан на него, и родственники препараты купить и передать ему не могут, а в медучреждениях ФСИН этого лекарства нет. Так что понадобились дополнительные усилия.

Помогли одному осужденному отсудить у ФСИН компенсацию за сломанную челюсть. Ну никто не мог объяснить, как так произошло, что у человека вдруг челюсть оказалась сломана после его поступления в колонию. Никаких следов и свидетельств. Но мы доказали в суде, что раз это произошло в учреждении ФСИН, значит, служба и должна за это ответить. Компенсация была небольшая, 10 тысяч рублей. Но все же…

– А дела о беспределе в СИЗО и колониях до судов, как понимаю, почти не доходят?

– Многие люди боятся обращаться к нам. Вначале, бывает, настрой боевой, а потом отказываются от своих обращений. Очевидно, под давлением. Всякое бывало. Мы приезжаем в колонию – а нам приносят несколько заявлений от осужденных, написанные как под копирку, с оборотами вроде "более в ваших посещениях не нуждаемся". Бывает, что уже после общения с нами люди пишут отказ от сказанного. Помню, и в больнице было: мы проходим по палатам, человек пять просятся к нам на беседу. Проходит буквально пара минут, и четверо из пяти дают обратный ход. Заглядывают через порог в кабинет, где мы их ждем, и заявляют: "Извините, я ошибся, у меня вопросов нет, все хорошо". Однажды осужденный попросил у меня как у юриста консультацию по вопросу, вообще не связанному с его пребыванием в колонии, там была чисто житейская ситуация. Я подготовила материалы для него, хотела ему передать, а он: "Нет, мне ничего не надо, не возьму. И разговаривать с вами не хочу".

– Что может произойти с человеком, если он поговорил с представителями ОНК?

– По словам осужденных, могут избить; двое сообщали, что другие осужденные обливали их "жидкостью желтого цвета" (дословно). Могут отправить в штрафной изолятор. Устроить бойкот. Столкнулись мы и с такой, прямо скажем, нестандартной мерой воздействия: один из пациентов тюремной больницы консультировался с нами по поводу освобождения по болезни, его мать написала обращение, что его и не лечат нормально, и не выпускают домой спокойно умереть. По его словам, после нашей беседы из всех палат отделения вынесли телевизоры и чайники и пациентам заявили: вон его благодарите за это. Подобные жалобы поступали еще раз или два. Вообще, давят на людей тогда, когда нарушение или преступление все еще можно выявить (есть следы телесных повреждений и у видео не истек срок хранения). Если время для этого упущено, человек уже никого не интересует, на него "воздействовать", скорее всего, не будут.

Но лично мне искренне непонятно вот что. Вот есть обращение человека, он сообщает, что была такая-то ситуация. Есть видеозапись инцидента, сохраненная по нашей просьбе. Но потом человек пишет отказ от заявления, и на этом проверка заканчивается. Но почему бы следователям и прокурорам не посмотреть видео, раз оно есть? Мы написали десятки заявлений с просьбой сохранить и просмотреть записи, дать оценку увиденному. И у нас нет информации, что это было сделано хотя бы раз. Это самое обидное. Потому что, пока не будет адекватной реакции со стороны правоохранительных органов, ничего не изменится.

– Кроме правоохранительных органов есть и общественное мнение. У нас выходило несколько материалов о нарушении прав людей, отбывающих наказание. И обязательно кто-то из читателей в комментариях спрашивал: "А вы лучше скажите, по какой статье он сидит". Мол, если статья "тяжелая", так и поделом ему: пусть бьют, пусть не лечат…

– Меня тоже некоторые знакомые об этом спрашивают: почему ты их защищаешь, ведь среди них наверняка и убийцы есть? Все это говорит о крайне низком уровне правосознания в нашем обществе. Очень немногие могут абстрагироваться от частной ситуации и понять, что есть закон, есть человек, есть его права и есть государство, которое за него в ответе. По-человечески можно понять людей, которые пострадали от действий того, кто нарушил закон. Но государство должно стоять выше суда Линча и делать все, чтобы линчевания не было. Сотрудники правоохранительных органов – представители государства, поэтому в первую очередь должны уважать закон. А у нас и суды работают по принципам, далеким от закона и соблюдения прав человека. Помню случай: рассматривалось дело об освобождении по болезни, и осужденный попросил видеоконференцсвязь с залом суда. Что-то не сработало. Судья возмущается: что у вас там такое, ничего не слышу. Сотрудник ФСИН говорит: все проверили, у нас все работает, это с вашей стороны что-то не ловит. Судья, раздраженно: ну значит, сделайте так, чтобы они эту видеосвязь вообще не просили! Мне лично это резануло слух. Речь идет о законном праве человека. И вместо того чтобы это право соблюсти и решить техническую проблему, представители закона озабочены тем, чтобы не доставить малейших неудобств себе.

Я знаю, что есть хорошие, добросовестные сотрудники, отличные, честные специалисты. Но все выстроено так, что мы этих людей не видим. Система не дает этого сделать.