Али Муждабаев: «Эшелон увозил нас в неизвестность»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годы Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Али Муждабаев, крымский татарин, родился 12 июля 1927 года в деревня Отеш Эли (исчезнувшее село в районе современного села Кочергино – КР) Бахчисарайского района Крымской АССР.

Состав нашей семьи на момент выселения: мама Мария Ивановна Муждабаева, родилась 12 июля 1902 года, я, Али Муждабаев и сестра Авва Муждабаева, родилась 3 марта 1929 года.

Мы были депортированы из села Топе (Дачное) Бахчисарайского района. Работали там в так называемой общине (тот же колхоз, но без оплаты за труд). Жили на квартире, так как были беженцами из Севастополя.

В Красную армию был мобилизован в ноябре 1941 года мой отец Абдулмеджит Муждабаев.

Из нашей семьи в сопротивлении немцам никто не участвовал, но в селе Мамут эфенди свояка Асана, жившего в совхозе «Коминтерн» и захваченного в селе Кош-Дегермен (с 1948 года Предущельное – КР), как партизана повесили в Бахчисарае.

18 мая 1944 года раздался резкий стук в дверь и голос в грубой форме: «Открывайте!». Стояли два автоматчика и старший, который зачитал: «За связь и активное содействие германским оккупационным войскам все крымские татары, как предатели, высылаются из Крыма в другие районы на постоянное место жительства, без права перемещения. С собой брать не более 20 кг, необходимых вещей на человека, на сборы отводится 15 минут».

Спросонья не могу сообразить: как, куда и за что, какой я предатель? Солдаты грубо, подгоняя, зашли в комнаты и начали шарить. Мама сообразила: достала паспорт и сказала, что она болгарка. Последовала команда «отставить».

Мимо нашего дома по улице, подгоняемые конвоирами-красноармейцами, шли семьями наши соседи. В селе стоял крик, плач и громкие рыдания с причитаниями. Дети маленькие плачут, беспомощные старики молятся, женщины ругают детей за нерасторопность под грубый окрик красноармейцев. Некоторые пытались говорить, что муж и сыновья воюют.

Народ сгоняли на деревенскую площадь, перед сельским клубом и конторой. Затем грузили на автомашины «студебеккеры» с высоким кузовом и увозили на станцию Бахчисарай.

За два часа село стало безлюдным и безжизненным. Только слышалось жалобное мычание голодных и не доеных коров, вой собак, которых успокаивали выстрелом из автомата.

Когда семья эмдже (дяди) Сулеймана проходила мимо нас, он громко сказал, чтобы мы присматривали за их домом. Несчастные думали, что вскоре вернутся назад.

Мне было семнадцать лет и я хорошо помню весь этот кошмар.

Вскоре, то есть 24 июня 1944 года, кошмар повторился и теперь коснулся нас: опять же в 4 часа стук в дверь, те же обвинения. Нас вывезли на подводе в сопровождении автоматчика (ездовым был Алешка Мельник), на станцию Сюрень, где уже нас ожидал эшелон, стоявший под парами. Сюда свозили греков, армян, болгар и казанских татар из Севастополя и близлежащих районов, а также из горных сел. С нами был румынский офицер, который в числе партизан сражался с немцами, и был парень крымский татарин, демобилизованный из Советской армии, без родственников, инвалид, у которого не было нижней челюсти – вместо рта виднелась дырочка.

Нам объявили: брать по 20 кг на человека – одежду, необходимую посуду, чашки, ложки, кастрюлю и ведро. Из продуктов у нас была кукуруза. Ни о каких 500 кг не сообщалось. Наша семья из трех человек была выслана целиком.

Нас привезли на станцию Сюрень и через два часа эшелон, загруженный «предателями», с наглухо закрытыми дверями, под слезы и причитания увозил нас в неизвестность.

При погрузке в вагон целостность нашей семьи сохранилась. Вагоны были грузовые, так называемые «телячьи» вагоны с ярусами. В вагоне было 48 человек, из них детей 2-3 человека. При закрытых дверях туалетом служило ведро; при отправлении надобностей человеком, кто-то другой его стоя завешивал.

На остановках люди бегали с кастрюлями в поисках воды, подвергали себя опасности, лазая под вагонами других эшелонов. Были случаи отставания от «родного» эшелона.

На узловых станциях эшелон простаивал около часу и более. За это время «пассажиры» норовили приготовить пищу для детей на камнях сооруженного костра. Иногда при закрытых семафорах, среди поля или опушки леса готовили пищу, чаще не доваривая.

Из-за антисанитарных условий людей поразили вши и болезни, особенно стариков и детей. Стон и плач их стоял постоянно, медицинская помощь не оказывалась. Умершего ребенка на одном из полустанков под конвоем вынесли на обочину путей и оставили там. А оставлять на узловой станции, где в надежде будет похоронен, не разрешалось.

На всем пути следования спецпереселенцев, раз в 2-3 дня, назначенный старший вагона с ведром шел на кухню в составе эшелона. Там он получал несколько булок хлеба и ведро баланды из пшена или перловки, которой на человека приходилось по 150-200 грамм, и хлеба по 200 грамм, и то не каждый день. А кипяток за все время следования был 3-4 раза. Других продуктов не давали.

Были частые случаи заболевания среди людей преклонного возраста и, особенно, среди детей. После случая смерти ребенка, только однажды была медработник в вагоне, которая говорила о санитарных правилах в пути следования. Выслушав жалобы на вшивость, она обвиняла нас в бескультурье. Медпомощи со стороны медработников не было.

Рассказывали, что в таком-то в вагоне умер человек. И его тоже вынесли на обочину, не похоронив.

Выехали из Крыма 24 июня и прибыли в пункт назначения 15 июля 1944 года, то есть находились в пути 21 день (могу ошибиться на один день). Состав двигался в северо-восточном направлении. Прибыли в Свердловскую область, Кушивинский район, станция Нижне-Баранчинская, одноименная с поселком.

Встретил нас краснопогонник-комендант, в галифе и с револьвером на боку. Собрав нас, напомнил, что мы переселенцы-предатели, сказал: «Будете работать на заводе по законам военного времени для спецконтингента».

В дороге наша семья сохранилась.

Комендант указал на два барака, стоявших одиноко на опушке леса на расстоянии одного километра от станции, называемый «Главный участок», куда следовало с вещами нам идти. Комендант распределил людей по 3-4 семьи, в количестве 9-12 человек в комнату площадью 18 кв. м. До нашего прибытия в них жили заключенные. Жилье было насыщено «племенными» клопами и тараканами «пруссаками».

«Главный участок» располагался в 5 км от завода и поселка. На работу нас доставляли на заводском поезде-«кукушка» из двух вагонов-теплушек. Поэтому с местными властями нам не приходилось сталкиваться. А вот местные жители нас встречали и провожали со словами «крымские предатели». Местные молодые люди при выходе из поселка, сгруппировавшись, устраивали побоища.

Встречались и порядочные, так начальник цеха Галактион Карпович Краев постоянно опекал меня. И в очень тяжелый 1944-1945 зимний и голодный год своим положением помог мне выжить.

Итак, по месту прибытия по комнатам распределял комендант по 3-4 семьи на 18 кв. м. в бараки – бревенчатые строения-избы, пригодные для жизни. Топливо возили сами из лесу, уголь и кокс воровали на станции со стоящих эшелонов, вагонов-пульманов. Воду таскали с речки на расстоянии 100 метров. Проблема была зимой, когда речка замерзала.

Никаких продуктов и медикаментов не получали.

С 17-го июля 1944 года по октябрь 1946 года я работал на заводе фрезеровщиком. Мама и сестра трудились на подсобном хозяйстве завода при 30-40-градусных морозах. Рабочий день был по 12 часов. Я получал по 420-450 рублей, мама с сестрой – по 120 руб. Ведро картошки (8 кг), как основная пища, стоило 160-170 рублей.

В 1946 году был переезд в Узбекистан. Снова голод, ни хлебных карточек, ни работы, ни средств существования.

С 1947 года работа в племсовхозе №3 «Вревский». Я работал в поле на заготовке сена, мама – телятницей, сестра – в полеводческой бригаде. Работал я за чашку супа с полугнилым мясом и кусочек пресной лепешки из ячменной муки. В конце месяца еще оставался должным совхозу. Телята гибли из-за дизентерии, их забивали и скармливали нам, от чего я заразился дизентерией и лежал в больнице. Часто приходил домой голодный, и мама давала кусок прессованного камнеподобного хлопкового жмыха, довольно горького на вкус и ядовитого. Кусочки такого жмыха видел у многих сверстников в карманах. Иногда маме скрытно удавалось принести бутылку молока.

По наговору управляющего фермы, комендант Гудыма одним ударом сбил с ног моего будущего зятя Ибрагима Якубова, довольно трудолюбивого и порядочного человека. По наговору этого же управляющего уже другой комендант, выслушав меня, не стал бить, сказал: «Иди, работай».

Среди нас был один осведомитель в Сырдарье. Все обсуждаемые вопросы и имена выступающих на ночных собраниях утром следующего дня уже были известны органам КГБ, куда нас вызывали, в том числе и меня. Делал это принужденный наш земляк. В узком кругу мы знали осведомителя, но претензии предъявлять остерегались.

Без разрешения коменданта ссыльные не могли покидать приписанный район. В месяц один раз, в начале каждого месяца, мы должны были ходить к коменданту в кабинет в поселке «Вревский» и отмечаться обязательно вечером после 21 часа. За самовольный выезд за пределы района угрожали тюремным заключением на 20 лет, об ознакомлении с чем при каждом посещении комендатуры он заставлял подписаться.

Я тяжело перенес дизентерию. Сестра страдала приступами малярии. Мама ходила в центральный участок – ферму №1, в медпункт, за таблетками хинина. Однако тетя Шазие умерла от голода в возрасте 29 лет дома.

Среди спецпоселенцев свирепствовала малярия, дизентерия. Сколько людей умерло, не знаю, но много. Хоронили на кладбище родственники.

Семья наша голодала, было так, что три дня не ели ничего, отекали от голода – не было никаких продуктов. Со стороны властей помощь не оказывалась. Слава Аллаху, остались живы.

Голод был массовым явлением. Мы вынуждены были воровать комбикорм из кормушек коров, ходили ночью на поле и срезали колоски ячменя в период молочной спелости его, готовили суп.

В 1941 году отца забрали в Красную армию в Севастополе, он демобилизовался в 1945 году. Воссоединились с ним в ноябре 1946 года.

В 1947 году я с ведома коменданта Гудымы уехал на учебу в Ташкент, в горный техникум. Комендант знал и поощрял меня писать письма «вождю народов» на разрешение для официального проживания в Ташкенте. В июне 1948 года КГБшники установили, что я живу в Ташкенте, вызвали в комнату №27, избили и отправили на место поселения.

Я окончил в Севастополе 5 классов в 1941 году на русском языке. Обучался и окончил два курса на Урале в вечернем техникуме без отрыва от производства, затем был переезд в Узбекистан в связи с воссоединением с главой семьи. В 1948 году окончил 2-й курс горного техникума. В 1950 году окончил Вревский сельхозтехникум по специальности ветеринария. И в 1965 году, уже будучи семейным человеком, окончил Московскую ветеринарную академию заочно.

Не было никаких условий для развития крымскотатарской культуры и языка. Я думаю, что сдерживающим фактором были голод, болезни, поиски родных. Народ в это время еще не осознал своего положения. Интеллигенции не было слышно до 1956 года.

До 1956 года дуа и намазы (молебны) не совершались, как и религиозные праздники. Совершать открыто обряды в соответствии с канонами ислама – никях (бракосочетание), дженазе (похороны) и намазы свободно не разрешали. Сдерживающим фактором были голод, болезни и страх перед властями и КГБ-эшниками.

Свободно национальные проблемы и вопросы возвращения на родину обсуждали только между собой. Митинги, шествия жестоко преследовались советско-партийными органами и милицией. На мосту реки Сыр-Дарья устанавливались милицейские посты с обеих сторон, останавливали автомашины, и обыскивали на предмет писем и информаций.

Только в 1987 году в г. Сырдарья было организовано шествие в центре города. На следующий день я давал объяснения в райкоме. В 1988 году был организован митинг на стадионе. В 1971 году на статью одного академика в газете «Известия» или «Правда» о геноциде в Бангладеш, я написал через газету ему письмо о геноциде крымскотатарского народа с подписью и адресом. Молча «проглотили».

В начале шестидесятых годов появились активисты Амза Аблаев из Янгиюля, с которым я часто встречался в него дома, Эскендер Фазылов (приятель мой) и Аблямит оджа (в Сырдарье был частым гостем у меня).

Стали получать и распространять информацию о положении крымскотатарского народа в регионах и Крыму. Вели разъяснительную работу и организовывали финансовую поддержку для решения многих вопросов, в частности для поездки делегатов в Москву.

После 1956 года народ пришел в движение, чаще и смелее проявлялось недовольство в отношении власти, переселялись ближе к Крыму, так как Крым для нас был закрыт, появились смельчаки-герои, которые решились ехать и обустраиваться на родине. Власти испугались и стали объявлять организованный набор людей из числа крымских татар, не «запятнавших» себя в Национальном движении.

После возвращения на родину чеченцев и ингушей мы ожидали, что и нас возвратят. Не дождавшись, народ стал активизироваться в борьбе с беззаконием, творимым властями в отношении крымских татар, которые использовались на самых тяжелых и унизительных работах (не выше бригадиров, зоотехников ферм).

В 1945 году комендант Афанасьев в пос. «Вревский» застрелил женщину – мать двух малолетних детей. Один из этих детей по имени Серан живет сейчас в селе Тополи Бахчисарайского района, 10 лет работал в школе преподавателем.

Более подробно обо всем этом можно ознакомиться в книге «Счастливая дорога длиной в 80 лет» (324 страницы), изданной в 2007 году и автором которой являюсь я. Книга в количестве 10 экземпляров была подарена национальной библиотеке Гаспринского в Симферополе и Бахчисарайскому музею И. Гаспринского, где и проходила презентацию, а также подарена национальным школам. В декабре 2009 году вышла другая книга «Под сенью синего креста» с повестями и рассказами, которая будет подарена в основном молодежи.

(Воспоминание от 31 декабря 2009 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий