Крымский голос венского театра. Интервью с Еленой Белкиной

Оперная певица Елена Белкина выросла в Джанкое. Ее семья переехала в Крым из Ташкента, когда девочке было два года. Занятия вокалом в Симферополе, после – музыкальное училище и консерватория в Киеве, а затем ее позвали в Лейпцигскую оперу. Последние несколько лет Белкина живет в Австрии и выступает в одном из лучших оперных театров Европы в Вене.

В интервью Крым.Реалии певица рассказывает о начале творческого пути в Крыму, жизни за границей и о партиях, которые мечтает спеть.

– Как появился голос? Сколько вам было лет?

– Оперный голос появился в 14 лет. Я еще училась в школе. Мы с мамой поехали к педагогу по вокалу в Симферополь. Я очень сопротивлялась, но мама уговорила меня попробовать. Она очень хотела, чтобы я училась именно академическому вокалу.

– А вы хотели?

– А я очень хотела петь эстраду, джаз. Это было намного интереснее, а опера казалась довольно старомодной и никому не интересной. Но мое тело как-то срезонировало, и мне захотелось заниматься.

Мой первый педагог по вокалу сразу распознал во мне музыкальность и то, что я очень быстро все схватываю. Например, он мне объяснял что-то о резонаторах или о дыхании, говорил, что нужно дыхательными упражнениями заниматься каждый день. Ну я и занимаюсь каждый день, как солдат.

– До сих пор?

– Да.

– Это какая-то специальная гимнастика для оперного певца?

– Да, чтобы дыхания было больше, чтобы петь длинные фразы.

– Что было после Симферополя?

– По сути, в Симферополе я не училась – приезжала только по субботам. Через два месяца мы с педагогом подготовили программу, и он сказал: давай попробуем прослушиваться в консерваторию в Харькове. Там меня прослушивала завкафедры вокального отделения, сказала, чтобы я поступала к ней. Приехала с этими новостями домой, рассказала педагогу… А он говорит: раз так легко удалось в Харькове, надо брать Киев! И я поступила с самым высоким баллом. Моего учителя из Симферополя взяли на работу и он тоже со своей семьей переехал в Киев. Мне тогда было 15 лет.

– В Киеве вы задержались недолго, верно?

– Я отучилась три курса.

– Не закончили учебу?

– Мне уже не терпелось петь на сцене.

– Кто из учителей больше всего вам дорог?

– Это мой первый учитель, однозначно. Его зовут Горбатов Николай Иванович. Он вокалист, очень много лет работает со своей женой, концертмейстером. Если им нравится кто-то из студентов, они возятся с ним, как с ребенком. Огромная благодарность за то, что они занимались со мной внеурочно, по два часа каждый день. В то время, когда все в консерватории занимаются по часу три раза в неделю… Мне их уроков потом очень не хватало.

Он мне говорил: ты спела хорошо, но это хорошо для училища Глиера. А ты спой так, чтобы это было хорошо для консерватории. А потом говорил: для консерватории хорошо, а теперь спой так, как бы спела в оперном театре. Он задал мне цели, планку. Я ему очень благодарна.

– Они бывали на ваших выступлениях?

– Они сейчас живут в Крыму и работают там в училище. Я думаю, у них сейчас нет возможности летать в Европу. А я очень давно не была в Крыму.

– Это было еще до аннексии?

– В 2013 году. Потом стало сложно туда попасть. Самолета прямого нет, нужно лететь в Киев, потом на поезде, потом переходить границу. У меня даже нет столько времени.

– Когда наши вокалисты попадают за границу, им достаточно профессиональных знаний и навыков?

– Конечно, нужно добирать. Здесь совершенно другое отношение к искусству.

– В чем отличие?

– В том, чтобы ходить в театр не как в музей. Люди идут в театр получить эмоции, им не хочется видеть постановки десятилетней давности. Разве что если это первоклассные певцы. Сейчас общество рассчитано на то, что в театре еще и смотрят: любят глазами, а не только ушами. Певцы работают и как актеры, и как музыканты, и как модели для костюмеров, и как танцоры и каскадеры.

– Сколько времени занимает работа над такой оперой как «Тезей» (опера композитора Георга Фридриха Генделя – КР)?

– Моя партия Тезея, несмотря на то, что это заглавная роль, не самая большая. Тем не менее, это 40 минут пения. Репетиции продолжались шесть недель. Но на первую репетицию все певцы должны приходить уже абсолютно подготовленными в музыкальном плане. Партию нужно знать наизусть. Потом начинается работа над образом. Режиссеры задают рамки, иногда они дают больше свободы, иногда нет.

​Моя ария очень лиричная, спокойная, в легком сопровождении оркестра. Тут проявляется моя молодость, я пою о том, как люблю свою Аджилею. Кстати, Медею тоже поет меццо-сопрано. Кто-то из моих гостей как-то сказал, что эта партия мне бы подошла. Но я бы не хотела ее петь. В каждой арии она поет о ненависти, злости, мести и ревности. Это ужасная энергетика. Меня даже красота музыки не завораживает из-за этого негатива. Я очень горжусь, что пою именно Тезея, потому что это солнце.

– Вы имеете право голоса? Можете сказать «нет»?

– Конечно, если сразу начинать с «нет», то у меня нет и права голоса. Если попробовать найти общий знаменатель, спросить, почему именно так, режиссеры с удовольствием объясняют свое видение.

– На фестивале в Пезаро в Италии для вас достали из архива арию кастрата в опере «Аврелиан в Пальмире». Это был уникальный случай?

– Я не могу сказать, что это было сделано специально для меня. Они никогда не ставили эту оперу. Это единственная опера, где Россини (итальянский композитор Джоаккино Антонио Россини – КР) написал огромную партию для певца-кастрата, и они долго искали, кто исполнит эту роль. Изначально меня пригласили исполнить партию в другой опере, но спустя два месяца предложили исполнить Арзаче в «Аврелиан в Пальмире». Это был вызов. Я начала заниматься в тот же день. Они нашли каденции, которые сделал сам Велутти (певец Джованни Батиста Велутти – КР), для которого Россини написал эту партию.

– В марте будет «Орлеанская дева» Петра Чайковского. Что вы можете сказать об этой опере?

– Это нужно услышать, сто процентов. Это одна из лучших опер Чайковского. Она безумно сложная, поэтому ее очень редко ставят. Изначально Чайковский написал ее для сопрано, потом переписал для меццо-сопрано, но это все равно очень высокая партия.

– На каком языке вам легче всего петь?

– Мне удобно петь на итальянском и на немецком. На немецком петь тяжело, но я очень люблю этот язык. Поэтому мне нравится над ним работать.

– Долго учили?

– Нет, три месяца. Я записалась на курсы в Гете-Институт в Киеве уже после того, как подписала контракт с оперным театром в Лейпциге.

– Это было условием?

– Нет. Но я думаю, что мне было бы очень некомфортно работать в театре и не понимать язык, на котором там говорят 99% людей.

– Вена – это конечная точка? Или вы видите впереди новые города и страны, где бы вам хотелось работать и жить?

– Жить – однозначно только Вена. Ни в каком другом городе я себя не вижу. Если говорить о работе – то это необъятная география.

– Например?

– Наверное, больше всего привлекает Америка. Для меня Нью-Йорк – это показатель высочайшего профессионализма. Хотя опера, конечно, намного больше ценится в Европе.

– Есть ли у вас ритуалы перед выходом на сцену?

– Это не совсем ритуал, но для меня всегда обязательно перед выходом настроить дыхание. Я концентрируюсь, чтобы его успокоить. Особенно, если у меня медленные арии.

– Есть ли у вас неспетая партия, о которой мечтаете?

– Их несколько. Есть одна интересная роль, о которой никто не знает. Есть такой композитор Карл Гольдмарк, опера Die Konigin von Saba – «Королева Шеба». Этот образ королевы я бы очень хотела исполнить на сцене. Если брать более популярные, то это партии Далилы (опера «Самсон и Далила» Камиля Сен-Санса – КР), Эболи (партия принцессы Эболи в опере «Дон Карлос» Джузеппе Верди – КР).

– На сколько месяцев или лет вперед расписан ваш график?

– У меня уже есть контракт на 2023 год, но он еще не заполненный.

– Что будете делать, если на голову свалится роль мечты, а у вас контракт?

– Договариваться. Я думаю, лучше Эболи сложно найти роль. И она как раз планируется на 2023 год, нужно только подождать. Это разве что мне Метрополитен-опера (театр в Нью-Йорке – КР) позвонит – тогда я от нее откажусь. Но, конечно, если контракт подписан, нужно следовать его условиям.

– Вы говорили, что в юности хотели петь эстраду и джаз. А сейчас хотели бы?

– Нет. Я не недооцениваю эстраду, есть хорошие песни и исполнители. Но я очень счастлива, что выбрала другой путь. Я люблю оперу, театр, живую музыку, люблю, когда работает все тело. Это перевоплощение.

– Как оперные певцы взаимодействуют со зрителем?

– Все по-разному. Я лично всегда думаю о зрителе.

– Выбираете кого-то в зале взглядом?

– Нет, я никого не вижу. Это невозможно – в зале темно, софиты со всех сторон… Видны лишь силуэты голов людей, и я могу понять, шевелятся они или нет. Если шевелятся – значит им скучно. Если все ровненько сидят – значит им интересно. Все на уровне чувств, это невозможно объяснить.

Я где-то услышала такую теорию, что самое главное в жизни – сделать счастливым другого человека. В семье, дружбе – это понятно. Но я это использую и на сцене. Для меня важно сделать публику счастливой.

(Текст подготовила Катерина Коваленко)