Террор всадников войны: как белые и красные покоряли Монголию

Сто лет назад, 3 февраля 1921 года, войска барона Романа Федоровича Унгерна фон Штернберга, одного из последних вождей Белого движения на Востоке России, взяли монгольскую столицу Ургу (ныне Улан-Батор). Так Унгерн вошел в историю как освободитель Внешней Монголии от китайского гнета. Но его имя вызывает и куда более мрачные ассоциации. Барон был известен как один из самых жестоких белых военачальников российской Гражданской войны. Его жестокость привела к тому, что против него восстало собственное войско, причем не с тем, чтобы перейти к красным, а только для того, чтобы спокойно уйти в Маньчжурию. Так кем же был барон Унгерн – освободителем или палачом?

Буйный храбрец

Унгерн участвовал в Первой мировой войне и одним из первых был удостоен ордена Св. Георгия 4-й степени – "за то, что во время боя 22 сентября 1914 года, находясь у фольварка Подборек в 400 – 500 шагах от окопов противника, под действительным ружейным и артиллерийским огнём, дал точные и верные сведения о местонахождении неприятеля и его передвижениях, вследствие чего были приняты меры, повлекшие за собой успех последующих действий". Кроме "Георгия", Унгерн, воевавший в основном в партизанском отряде атамана Пунина, получил еще 4 ордена и дослужился до есаула.

Однако храбрость барона соседствовала с буйством, в которое он порой впадал в состоянии сильного алкогольного опьянения. В ночь на 22 октября 1916 года (ст. ст.) пьяный Унгерн явился в гостиницу "Черный орел" в Черновцах и потребовал себе номер. Портье отказался предоставлять номер без письменного разрешения коменданта города. Тогда Унгерн съездил портье по физиономии и тот убежал из гостиницы. После этого барон направился к коменданту и со словами: "Кому тут морду набить?" замахнулся на дежурного офицера – прапорщика Загорского. Тот успел отвести руку Унгерна и попытался убежать. Тогда барон ударил его по голове шашкой в ножнах. Вызванный старший адъютант коменданта Лиховоз прибыл в комендатуру, когда возмутитель спокойствия уже мирно спал в кресле. Шашку у барона отстегнули, а самого посадили под арест. Унгерн был приговорен "за пьянство, бесчестие и оскорбление дежурного офицера словами и действием во время исполнения сим последним служебных обязанностей – к заключению в крепости на два месяца с ограничением некоторых прав и преимуществ по службе".

Поскольку месяц он уже отсидел под арестом, ограничились его возвращением в Нерчинский казачий полк, а также тем, что его представление к Георгиевскому оружию не было удовлетворено. На относительную мягкость приговора повлияла аттестация на Унгерна, составленная командиром полка бароном Петром Врангелем: "Офицер выдающийся во всех отношениях, беззаветно храбр, рыцарски благороден и честен, по выдающимся способностям заслуживает всякого выдвижения". Но в декабре тот же Врангель организовал отчисление Унгерна в резерв чинов, поскольку "в нравственном отношении имеет пороки – постоянное пьянство – и в состоянии опьянения способен на поступки, роняющие честь офицерского мундира". После этого Унгерн перевелся на Кавказ, в 3-й Верхнеудинский полк, где занялся формированием Айсорских батальонов из добровольцев, хорошо показавших себя в боях уже после Февральской революции.

При Временном правительстве он был произведен в войсковые старшины и в начале осени 1917 года по просьбе его сослуживца Григория Семенова (будущего атамана), назначенного комиссаром Временного правительства на Дальнем Востоке по формированию национальных частей, был откомандирован в Забайкалье. В мемуарах Врангель следующим образом характеризовал Унгерна: "Такие типы, созданные для войны и эпохи потрясений, с трудом могли ужиться в обстановке мирной полковой жизни. Обыкновенно, потерпев крушение, они переводились в пограничную стражу или забрасывались судьбою в какие-либо полки на Дальневосточную окраину или Закавказье, где обстановка давала удовлетворение их беспокойной натуре".

Вместе с Семеновым против красных

В Гражданскую войну Унгерн, наконец, развернулся по полной. Семенов и Унгерн формировали Монголо-бурятский полк, куда охотно принимали не только "инородцев", но и русских добровольцев, единственное требование к которым было – не питать никаких симпатий к революции. Атаман и барон, как их называли в Забайкалье, готовились к будущей гражданской войне с большевиками. После захвата власти большевиками центр формирования Монголо-бурятского полка переместился на станцию Даурия, которая в дальнейшем стала базой сформированной Унгерном из забайкальских казаков и местных жителей Азиатской конной дивизии. Забайкальское казачье войско было беднее казачьих войск европейской России. Уровень жизни был невысок, зажиточных среди казаков – мало, войско обложено высокими денежными повинностями, что побуждало многих казаков выходить из казачьего сословия. После свержения самодержавия I съезд Забайкальского казачьего войска, прошедший в марте 1917 года в Чите, принял решение о ликвидации казачества и обращении казаков в граждан. Неудивительно, что после 1917 года почти половина забайкальских казаков оказалась на стороне красных, а с Семеновым в Маньчжурию ушло не более 15% казаков вместе с семьями.

К красным примкнули и почти все иногородние, среди которых было немало ссыльных. Этим и объясняется то, почему Семенов и Унгерн, произведенный в ноябре 1918 года Семеновым в генерал-майоры, не смогли послать хотя бы несколько казачьих полков на Восточный фронт адмирала Колчака: все силы были скованы борьбой с отрядами красных партизан. Колчаковский генерал Викторин Молчанов, отступивший в Забайкалье вместе с остатками армии Колчака, вспоминал, как весной 1920 года "нас стали атаковать партизанские полки красных. Это были огромные соединения, большинство из них состояли из забайкальских казаков, которые ненавидели атамана Семенова".

Буряты, монголы-харачены, баргуты, татары, эвенки, калмыки и другие народы Забайкалья были настроены преимущественно антибольшевистски, так как большевики разрушали их традиционный уклад жизни и преследовали буддистскую и мусульманскую религию. Поэтому Семенов и Унгерн считали их даже более надежными, чем некоторые казачьи части. Но буряты и другие "инородцы" были немногочисленны, и даже в Азиатской дивизии все равно преобладали казаки.

Когда японские войска 25 июля 1920 года по соглашению с правительством Дальневосточной республики начали эвакуироваться из Забайкалья, Семенов осознал, что даже при поддержке каппелевцев, составлявших две трети его войск, ему не устоять против превосходящих по численности регулярных частей Красной Армии, замаскированных под Народно-революционную армию Дальневосточной республики. Поэтому в августе атаман Забайкальского казачьего войска начал эвакуацию основных сил своей армии в Приморье по КВЖД. Унгерн же в августе покинул Даурию вместе с Азиатской конной дивизией. Он решил укрыться в Монголии, освободить страну от китайской оккупации и сделать ее базой для борьбы с большевиками.

Монгольский просчет барона

Когда Азиатская дивизия покинула Даурию, она насчитывала 53 офицера, 1213 бойцов, в том числе до 900 сабель кавалерии, остальные – артиллерийская и пулеметная прислуга и до 200 стрелков, а также 165 нестроевых, 6 орудий и 16 пулеметов, позднее к ней присоединились пять аэропланов. Всего – 1431 человек. Фактически Азиатская дивизия по численности не превышала конного полка, который по штатам Первой мировой войны состоял из 6 эскадронов по 220 кавалеристов в каждом. В дивизии служили забайкальские казаки, буряты, монголы, харачины, татары, башкиры, калмыки, китайцы, японцы и представители некоторых других народов. Викторин Молчанов, командовавший 3-м армейским корпусом у Семенова, состоявшим из каппелевцев, вспоминал: "Барон Унгерн хотел, чтобы я пошел с ним, прошел через Монголию и затем из Монголии на север к Иркутску, но я отказался, потому что считал это безнадежной затеей".

Сам Унгерн не считал поход в Монголию безнадежным. Дивизия сосредоточилась у города Акша, куда в конце августа на аэроплане прилетел барон. В обозе дивизии имелось до 300 тысяч рублей золотом. В начале сентября из дивизии дезертировало до 200 человек стрелков из даурских стрелковых сотен. Приток же добровольцев, на который рассчитывал Унгерн в этом казачьем районе, оказался незначительным – всего 30–40 человек. В дивизии оставались два конных полка, 1-й Татарский и 2-й Анненковский, Азиатский конный дивизион из монголов и бурят численностью 150 человек и японская конная сотня капитана Судзуки, насчитывавшая 74 человека. Возможно, остановкой в Акше Унгерн пытался дезориентировать китайское командование в Монголии, создать у него впечатление, будто Азиатская дивизия собирается ударить в тыл наступающим на Читу советским войскам, а вовсе не стремится вторгнуться на монгольскую территорию. На практике же барон только потерял время. Если бы Унгерн вторгся в Монголию еще в августе, он имел шанс захватить Ургу уже к концу сентября, так как китайцы были бы застигнуты врасплох. В этом случае вторжение в Советскую Россию Азиатской дивизии произошло бы уже в октябре 1920 года в иной военно-политической обстановке. В Крыму еще сидел Врангель, в разгаре было Тамбовское и ряд других крестьянских восстаний. Всего три месяца оставалось от крупнейшего на востоке страны Западносибирского (Ишимского) восстания. Советская власть еще не отказалась от ненавистной крестьянам продразверстки. У Унгерна было бы гораздо больше шансов получить поддержку населения Забайкалья и Сибири. Это могло продлить его эпопею на российской территории на несколько месяцев, а в финале позволило бы ему с выросшей по численности дивизией спокойно отойти в Маньчжурию.

В реальности же барон двинулся на Ургу (нынешний Улан-Батор), который занимал китайский гарнизон в 10–15 тысяч человек с сильной артиллерией, только 2 октября. Китайцы имели современное оружие и даже были до некоторой степени обучены германскими инструкторами. Но их перевес в численности и вооружении полностью обесценивался качеством командования и личного состава. Живший в Урге русский коммерсант Дмитрий Першин так характеризовал китайское войско: "Китайская солдатня являлась людскими подонками, отбросами, способными на всякое насилие, для которой честь, совесть, жалость были только пустые звуки, и от этой солдатни, если она почувствует в себе силу, или при каком-либо эксцессе, нельзя было ждать чего-либо путного, хорошего, ибо громадное большинство солдат вербуется из людей или бездомных, или лентяев, или тех, которые у себя дома уже не находили ни дела, ни места и стояли на плохой дороге, зачисляясь в разряд отпетых людей".

В 1900–1901 годах, при подавлении Боксерского восстания, русские войска без труда побеждали китайскую армию, неся лишь очень небольшие потери. С тех пор боеспособность и моральное состояние китайской армии не улучшились. Однако первый штурм Урги, предпринятый Унгерном 26 октября 1920 года и рассчитанный на внезапность и страх, который сохранился у китайцев перед русским оружием, равно как и второй штурм 7 ноября, завершились неудачей. Но внезапности не получилось. Кроме того, сам Унгерн действовал не лучшим образом. Он не сосредоточил все силы в одном решающем пункте и даже не выработал плана атаки, полагаясь на удачу. Кроме того, связь между атакующими отрядами была слабая. Унгерн, потеряв около ста человек убитыми, отступил к реке Керулен в 60 километрах от Урги. Китайцы, по оценке советской разведки, потеряли около 500 человек.

Взятие Урги

На Калганском тракте унгерновцы захватили несколько китайских караванов, следовавших в Ургу, и обеспечили себя продовольствием. Суровыми мерами Унгерн восстановил дисциплину. Есаул Блохин (фамилия – скорее всего, псевдоним) вспоминал: "В отряде было не все благополучно, люди, доведенные до отчаяния, спешно отступившие из России, были долго преследованы красными партизанами, потеряли все обозы с обмундированием, снаряжением и провиантом, да еще плюс два неудачных нападения на Ургу, на которую все так долго и много рассчитывали. Командный состав пал духом, но он боялся говорить вслух об этом, все отлично понимали, что каждое неосторожно сказанное слово будет немедленно доведено до ушей дедушки. Так они называли своего атамана Унгерна... Сам барон был очень хитер. Он, чтобы просто ввести в заблуждение, очень сурово обращался с некоторыми офицерами, часто порол их за всякий малейший проступок, и все думали, что это несчастные люди, были с ними более откровенны, развязывая свои языки, а этого только и надо было барону. Виновных барон немедленно посылал в разведку или командировку, где его уже в установленном месте поджидали и с ним расправлялись, изуродованный труп случайно находили через несколько дней проезжие монголы и привозили труп, и все почему-то объясняли, что несчастный был изуродован китайскими солдатами".

Когда в середине декабря Унгерн вновь подступил к Урге, в его отряде были монгольские отряды Лувсан Цэвэна, князя из Внутренней Монголии и Батора Гунн Чжамцу. Кроме того, с самого начала у него был отряд бурятского князя (нойона) Жимгита Жамболона (Джамболона), есаула Забайкальского казачьего войска. Из Забайкалья прибыло несколько небольших казачьих отрядов. Теперь у Унгерна вместе с союзниками было около 2000 человек. Китайский же гарнизон, наоборот, ослаб, поскольку из-за конфликта с другими командирами город покинул генерал Го Сун Лин с 3000 сабель отборной кавалерии. Китайские войска, занявшиеся грабежом русского населения города (у монголов грабить было особо нечего) и развернувшие кампанию репрессий против монголов и русских, еще больше деморализовались. Численность китайского гарнизона не превышала 10 тысяч, причем половину его составляли местные китайцы, практически не обученные военному делу.

На этот раз на совещании начальников отрядов Азиатской дивизии был выработан план штурма. Аэропланы Унгерна разбросали над Ургой листовки с воззванием, призывая китайских солдат сложить оружие. Распускались слухи, которым китайцы верили, будто с Унгерном идет 5000 хорошо вооруженных бойцов. Для подтверждения этого унгерновцы жгли многочисленные бивуачные костры под Ургой. Похищение духовного и светского правителя Монголии Богдо-гегена, находившегося в своем дворце под сильным китайским караулом, произведенное подчиненными Унгерна накануне штурма, также деморализовало китайцев и, наоборот, воодушевило союзных Унгерну монголов. 1 февраля начался штурм, а 3 февраля Урга была захвачена. Вскоре из Монголии были изгнаны все китайские отряды. При взятии Урги потери унгерновцев составили 28 убитых и 87 раненых, не считая потерь среди монголов. В качестве трофеев было захвачено 16 орудий, 50 пулеметов (половина без затворов), 5 тыс. винтовок, более полумиллиона патронов. Казна дивизии пополнилась на 700 000 рублей билонного серебра, 500 000 рублей банкнот и ямбового серебра, 4 пудами золота и 2000 американских долларов.

Есаул Блохин свидетельствовал: "Ворвавшись в Ургу, победители прежде всего бросились в Китайско-Монгольский банк. Немедленно разграбили его. Серебро мешками валялось по улицам, некому было брать его, все нагрузили полные сумы всяким добром. Грабеж шел сплошной, откуда-то появилась масса русских, до сего времени сидевших в погребах и подвалах, и примкнули к общему грабежу, все старались захватить и набрать побольше, мстя за свое разорение. Многие буквально плакали, что не могли унести все сразу. Спины их гнулись под тяжестью разных мехов, шелков и товара. Тут же на улице происходили драки между грабителями, доходившие иногда до убийства. В эти два дня все разрешалось. Барон сам лично разъезжал по Урге и только посмеивался, смотря сквозь пальцы на все происходящее. Монголки тащили ленточки, русские женщины большей частью скатерти, ковры и меха, монголы забирали просто все, что им на глаза попадалось; мальчишки ящиками таскали сладости, шоколад и печенье. Тут же на глазах всех происходили небольшие бои, спрятавшиеся на крышах китайцы, которые не желали сдаваться, со страху стреляли во всех проходящих жителей. Таких поздних вояк выволакивали на улицу и тут же с ними расправлялись. По улицам валялись свежие трупы китайцев, которых преспокойно раздевали монголки, ища деньги в их поясах".

Ужасы Унгерна

Теперь Унгерн, которому Семенов за взятие Урги присвоил звание генерал-лейтенанта, начал подготовку к походу в Советскую Россию. Ему формально подчинились все русские белогвардейские отряды, находившиеся в Монголии. Но на практике из-за огромных расстояний они действовали самостоятельно. Унгерн же командовал Азиатской дивизией, численность которой за счет бывших военнослужащих колчаковской армии, в том числе оренбургских казаков, а также мобилизованных в русской колонии в Урге и монгольских союзников возросла до 5 тысяч человек. Из них около 500 были оставлены в Урге, остальные отправились в "северный поход" в Россию. Перед походом барон развернул кампанию террора среди русских в Урге, причем перепадало и собственным офицерам. В плане наказаний Унгерн не отличал их от нижних чинов. А видов наказаний, кроме смертной казни, было два: провинившегося либо сажали на крышу, под палящее солнце, иногда на несколько суток, либо избивали ташуром – длинной палкой, которой монголы погоняли скот, причем ташуром нередко орудовал сам барон.

Те из русских беженцев, кому посчастливилось уцелеть, отмечали, что у большевиков и Унгерна много общего: нелюбовь к богатым, презрение к собственности и ставка на террор. По оценке бывшего агента правительства Колчака в Урге, поэта Бориса Волкова, в Урге "в течение двух месяцев было уничтожено свыше 15% всего русского беженского населения" и расстреляны сотни солдат и офицеров. Учитывая, что в Урге в 1921 году было 3 тысячи русских, число жертв среди гражданских можно определить в 450 человек. Три четверти из них составляли евреи. Барон считал, что евреи – это те же большевики, и все они подлежали уничтожению. Если добавить сюда не менее ста жертв среди военных, то общее число погибших превысит 550 человек. Учитывая численность подведомственного населения, примерно столько же могла уничтожить в России за пару месяцев средняя уездная ЧК, причем социальный состав был примерно тот же – представители бизнеса, интеллигенции, офицерства. Особым садизмом прославился начальник контрразведки Азиатской дивизии подполковник Леонид Сипайло (Сипайлов), которого в годы Первой мировой войны признавали душевнобольным.

Есаул Блохин утверждал, что Сипайло "посылал за какой-нибудь женой колониста, мужа которой он за несколько дней перед тем уничтожил. Был с ней очень любезен, угощал ее, клялся в любви к ней, делал ей предложение, перепуганная женщина, конечно, ничего не смела сказать и молча подчинялась ему. Сипайло брал ее как женщину, и во время акта совокупления душил ее своими руками и после этого клал ее в мешок, ставил кверху ногами, так, чтобы ноги ее были у него на подушке, и после этого засыпал сном праведника". Трудно понять, какие картины в этих мемуарах являются документальной зарисовкой, а какие – художественным вымыслом в духе маркиза де Сада. На последний больше всего смахивают рассказы о том, как подручный Унгерна штабс-капитан Безродный кастрировал перед казнью служащих разных фирм в местечке Заин-Шиба: "Немедленно подхолостить их, и яйца их мне тотчас же представить". Выглядит как сцена из фильма ужасов, но вполне может быть правдой.

Вообще, в исследовании монгольской эпопеи барона Унгерна приходится опираться прежде всего на мемуары, поскольку документов сохранилось сравнительно немного. А поскольку история "даурского барона" оказалась востребована не только в эмигрантской среде, но и во всем мире, многие соратники Унгерна, чтобы заработать, писали для публикации несколько вариантов мемуаров под разными псевдонимами, и, чтобы уверить издателя в оригинальности рукописи, в разных версиях мемуаров одни и те же события описывали по-разному. Поэтому порой невозможно точно установить, как все происходило на самом деле.

Блохин также настаивал на гомосексуальной ориентации Унгерна: "Денщики его были вполне преданные люди, которых он, предварительно избив несколько раз, приглашал последнего к себе в палатку, где проводил с ним целую ночь и после этого продвигал его в офицерский чин или в унтер-офицерское звание и отсылал от себя, назначая его на один из ответственных постов". Это похоже на правду, поскольку ничего не известно о каких-либо романтических отношениях барона с женщинами. У него была жена – маньчжурская принцесса Цзи, но это был чисто политический брак, так как Цзи была родственницей генерала Чжан Куйву, губернатора Хайлара, командира китайских войск в западной части КВЖД и противника республиканского правительства Китая. Унгерн думал опереться на его помощь в борьбе за восстановление правления династии Цин.

На север, к смерти

21 мая 1921 года барон начал "поход на Север", который, как правильно полагал генерал Молчанов, с самого начала был безнадежным предприятием. Унгерн стал одним из очень немногих белых командующих, открыто провозгласивших монархические лозунги. В своем приказе №15 он утверждал: "В народе мы видим разочарование, недоверие к людям. Ему нужны имена, имена всем известные, дорогие и чтимые. Такое имя лишь одно – законный хозяин Земли Русской ИМПЕРАТОР ВСЕРОССИЙСКИЙ МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ, видевший шатанье народное и словами своего ВЫСОЧАЙШЕГО Манифеста мудро воздержавшийся от осуществления своих державных прав до времени опамятования и выздоровления народа русского". Унгерн не знал, что великий князь Михаил Александрович был убит большевиками еще 13 июня 1918 года.

Никаких конкретных благ народу барон не обещал. Зато грозил многими карами: "Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями. Всё имущество их конфисковывать… Мера наказания может быть лишь одна – смертная казнь разных степеней". С такой программой сложно было привлечь на свою сторону крестьян. Тем более что продразверстку большевики отменили, а нэп дал возможность основной массе крестьян существовать относительно безбедно в течение нескольких лет. Унгерну не удалось пополнить Азиатскую дивизию и развернуть широкое наступление в Забайкалье. После ряда боев с переменным успехом Унгерн вынужден был вернуться в Монголию. К тому времени советский экспедиционный корпус уже занял Ургу.

Барон собрался везти дивизию в Тибет, то ли для того, чтобы найти там убежище, то ли для того, чтобы оттуда начать борьбу за восстановление монархии в Китае. Но офицеры взбунтовались, считая этот поход бессмысленным и собираясь увести дивизию в Маньчжурию, откуда желающие могли по КВЖД перебраться в еще остававшееся белым Приморье. Они составили заговор. В ночь на 18 августа 1921 года заговорщики убили помощника Унгерна – генерал-майора Бориса Резухина и совершили покушение на самого барона. Но тот уцелел и ускакал от мятежников в Монгольский конный дивизион. Однако монголы предпочли связать его и выдать красным. 15 сентября 1921 года в Новониколаевске (сейчас – Новосибирск) прошел показательный процесс над Унгерном, а 21 сентября его расстреляли.

Можно сказать, что одну услугу советской власти барон все-таки оказал. То, что Азиатская дивизия отступила в Монголию, изгнала оттуда китайские войска, а потом вторглась в Советскую Россию, создало для Москвы идеальные условия для восстановления своего контроля над Внешней Монголией, которая с 1911 по 1917 год фактически была российским протекторатом (китайские войска оккупировали ее только в 1919 году). Под предлогом борьбы с унгерновцами в Монголию был введен экспедиционный корпус Красной Армии и создано марионеточное правительство Монгольской народно-революционной партии во главе с Сухэ Батором при сохранении Богдо-гегена как номинального главы государства (после его смерти в 1924 году монархия была упразднена). До захвата Унгерном Урги советское правительство стремилось наладить отношения с республиканским Китаем и признавало его суверенитет над Внешней Монголией. Но поход Унгерна все изменил, дав Москве благовидный предлог для фактической оккупации Монголии.

Счастья монголам советский протекторат не принес. Большой террор проводился в этой стране под руководством советских чекистов и отличался еще бóльшим размахом, чем в метрополии. В СССР в 1937–1938 годах было расстреляно 668 305 человек, или 0,4% всего населения. В Монголии же в 1938–1939 годах расстреляли 20 099 человек, или 2,7% населения.