Два года назад, 14 июня 2019 года, в один день были задержаны журналист дагестанской газеты "Черновик" Абдулмумин Гаджиев, глава благотворительного фонда "Ансар" Абубакар Ризванов и программист Кемал Тамбиев. Их обвинили в финансировании терроризма и участии в экстремистских организациях. По версии следствия, тройка была связана с проповедником Абу-Умаром Саситлинским (Исраилом Ахмеднабиевым), который сейчас находится в розыске. Подсудимые якобы собирали деньги на терроризм с помощью публикаций в газете и под видом благотворительности.
Судебное разбирательство началось в ноябре прошлого года – и пока ни один из свидетелей не подтвердил виновность тройки. О надуманности обвинений говорят и сотрудники "Черновика", и правозащитники, и родственники подсудимых.
Кавказ.Реалии публикует монологи жен обвиняемых, которые рассказали, как уголовное преследование изменило жизни их семей.
Дана, супруга Абдулмумина Гаджиева
Мы встретились с Абдулмумином около 15 лет назад в Москве – случайное вышло знакомство. Я училась в Российском университете дружбы народов на медицинском факультете на акушера-гинеколога, Абдулмумин просто приехал по делам из Дагестана. На тот момент он уже окончил математический факультет республиканского университета, преподавал на экономическом и параллельно учился в аспирантуре.
Честно говоря, я всегда думала, что сначала у меня будет серьезный карьерный рост, а потом, может, появится семья, но сложилось не так. Мы поженились в 2007 году, у нас родились сыновья-погодки. Я поступила в ординатуру в Москве, но семейным консилиумом мы решили, что оптимально будет вернуться в Дагестан. У супруга очень сильны патриотические взгляды – он не видел причин уезжать из республики. Кроме того, он уже начал работать внештатно в "Черновике", а жить на съемной квартире с двумя детьми еще два года было сложно.
Пока дети были маленькими, я следила за домом, параллельно пытаясь трудоустроиться. Это заняло очень много времени – в Дагестане можно найти работу, либо заплатив большую сумму, либо воспользовавшись знакомством. Супруг меня очень поддерживал: мы вместе ходили в каждый стационар, каждую поликлинику, пять лет пытались попасть к главе Минздрава Дагестана, но все бесполезно. Абдулмумин настаивал, что об этом нужно писать, подсказывал, куда отправить жалобу, только это ничего не меняло – мои обращения спускали обратно в республику. Я достигла такого отчаяния, что заговаривала о работе даже с незнакомыми людьми на детской площадке. Но вдруг в одной из поликлиник освободилось декретное место. Так я проработала в госсистеме 2,5 года.
Оказалось, что иногда ты не можешь действовать так, как хочешь. У тебя нет реактивов, чтобы продиагностировать пациента, но тебе нужно его лечить – в итоге назначаешь то, что, возможно, не так уж и нужно. Когда мы столкнулись с судебной системой, ощущения были похожие – по телевизору ты видишь представительного Павла Астахова, а в действительности все просто разыгрывают спектакль.
Работа в поликлинике сбила меня с толку, поэтому в четвертый декрет я уходила с большой радостью. После рождения младшего сына я решила снова учиться – на этот раз на остеопата. Супруг снова меня поддержал, зная, что на мою учебу уходят деньги, время и ресурсы. На первый семинар мы поехали с младшим ребенком, которому был год и три месяца. Четыре дня с раннего утра и до десяти вечера я была на занятиях, все это время с ребенком был муж.
Сам он уже оставил преподавание – ему это очень нравилось, но зарплата была маленькой, а взяток он не брал, хотя здесь это распространенная практика. Более того, он обучал студентов так, что они могли сами сдать экзамен, хотя его коллеги привыкли просто собирать на сессиях какую-то сумму.
Люди вокруг говорили: "Не пиши так, не давай почву конфликтам, здесь и так хватит одной искорки"
Он стал вести в "Черновике" полосу, посвященную исламской тематике. Когда дети были помладше, мне было боязно – я нервничала каждый раз, когда он задерживался. Еще больше накаляли обстановку люди вокруг, которые говорили: "Не пиши так, не давай почву конфликтам, здесь и так хватит одной искорки". Но он был непоколебим, отвечал, что не пишет ничего, что вызывает сомнения. В аспекте исламской тематики всегда можно что-то перекрутить, к чему-то придраться, но муж никогда не выражался двояко, все формулировал четко. Я знаю, что в изданиях есть экспертизы на приверженность чему-то – статьи Абдулмумина всегда их проходили, хотя его полоса была самой "подверженной".
Возможно, поэтому со временем я успокоилась, перестала тревожиться за него слишком сильно. Мы жили очень открыто – нас хорошо знали соседи, как можно подумать о нас что-то плохое? У меня часто спрашивали, предвещало ли что-то арест Абдулмумина? Но напротив, мы были так спокойны, так хорошо было на душе. В тот вечер мы пошли на прогулку, а когда вернулись, Абдулмумин ушел в тренажерный зал – он считает, что это заряжает, а не изматывает. Вернулся супруг около одиннадцати. В этот момент ему позвонили и сообщили, что у одного из его близких друзей умерла мама, ее нужно было похоронить до восхода солнца. В таком уставшем состоянии он срочно уехал и вернулся лишь около пяти утра, был настолько сонный, что сел на диване и сразу уснул.
Думаю, оперативники уже ожидали его внизу, потому что к нам постучали через 20 минут после его возвращения. Стук был очень сильный, такой, чтобы напугать. Супруг открыл дверь, его уложили в прихожей. С криками завалилась толпа людей – как я потом поняла, они всегда так делают, чтобы спросонья люди не могли понять, что происходит. Я кое-как успела закрыть дверь в комнату – одна нога еще стояла на кровати. Из-за шока никак не могла одеться, пока силовики на фоне кричали: "Откройте, выломаем".
Рядом рыдал младший полуторагодовалый ребенок. В детской комнате спали трое сыновей, их быстро согнали, привели в спальню ко мне. Третий ребенок, пяти лет, смеялся все время, видимо, от шокового состояния, просто закатывался.
Супруга отвели на кухню и запретили к нему идти, там его держали до 8 утра. Около нас дежурили силовики, все кричали, а я всем говорила: "Пожалуйста, ничего нам не подкидывайте", не знаю, что на меня нашло. На эту фразу мне неоднократно отвечали: у вас здесь такая статья, что и подкидывать ничего не нужно. Они и обыск провели для галочки, все, что сделали, – проверили сумку с детскими вещами, которая стояла на полу в одной из комнат.
По сути, следствие взяло несколько статей моего мужа и построило вокруг этого дело. Эти статьи они даже не читали – следователь при мне заявил в суде, что он и не собирается это делать. В основном тексты попали в дело из-за громких заголовков – например, "Интеллектуальный Джихад". Первое слово им ничего не сказало, а второе – вырвано из контекста. О сути никто не задумывался.
Раньше дети ждали, что после очередного заседания я вернусь с папой
Я не сразу поняла, что все серьезно, думала, что это ошибка и все очень быстро закончится. Мне говорили, что дело дольше полугода не продлится – это казалось невыносимым, какие полгода? Когда прошло это время, юристы говорили: "Дольше года – точно нет, мы уверены". А когда и он прошел, я поняла, что никто не понимает, что происходит. Раньше дети ждали, что после очередного заседания я вернусь с папой, и было так тяжело им объяснять, почему не так. Сейчас они сделали свои выводы, вопросы не задают, но надежда по-прежнему есть.
У нас было несколько адвокатов, и от каждого я слышала, что мы надеемся на чудо – это для меня звучало немного удручающе. Да, в стране большой процент обвинительных приговоров по этой статье даже при отсутствии доказательств. Да, я уже не знаю, куда можно еще написать. Но я уверена, что сдаваться нельзя, точно нужно что-то делать, не останавливаться.
Сейчас я работаю в двух клиниках каждый день с утра до вечера, мне очень нравится моя профессия. Раз в два месяца я выезжаю в Москву по учебе примерно на неделю – тогда приезжает моя тетя, помогает с детьми, остальное время я справляюсь сама. У нас все распределено – одни дети в саду, другие в школе.
Один из сложнейших для меня моментов сейчас – воспитание сыновей. Старшим мальчикам 13 и 11 лет, младшим – 7,5 и 3,5 года, и я беспокоюсь о том, что они чего-то недополучают. Я выросла без мужского воспитания, у меня не было братьев – я всегда считала, что супруг вносит больший вклад в воспитание детей. Поэтому если друзья супруга предлагают мне помощь, я прошу мужского общества для сыновей, которое не могу создать им сама.
С одной стороны, быть за двоих стало привычно, с другой стороны, бывает, накатывает, и думаешь, что тебе делать? В эти моменты я вспоминаю, что у кого-то в принципе нет мужа и ситуация хуже моей, но как-то люди с этим справляются.
Лаура, супруга Кемала Тамбиева
С Кемалом нас объединил совместный благотворительный проект в 2012 году. Мы учились в разных городах – я в Ставрополе на медицинском, он – в Москве, в Бауманке (МГТУ им. Баумана. – Прим. ред.). Сначала мы с друзьями организовывали сдачу крови в наших универах, потом стали ходить в детские дома и дома престарелых – вкладывали свои деньги на покупку продуктов и подарки. Кто-то просил помочь закрыть долг по коммуналке в 10 тысяч рублей, например, и мы тоже скидывались своими силами. Число обращений увеличилось, мы сами уже не справлялись и решили зарегистрироваться официально, но нам не дали это сделать – тогда мы прекратили свою деятельность. Знакомство с Кемалом осталось, так и общались. Через полгода решили пожениться.
Я любой девушке желала бы такого мужа, который есть у меня
Кемал – выпускник самого сложного факультета по IT-специальности, на котором мало кто доходит до диплома, я даже название его не запомнила. Он все шутил, что надо было раньше жениться – после свадьбы у него пошли одни пятерки. Наш первый сын родился в 2014 году в Карачаево-Черкесии, откуда я родом, а второй – в 2017 году, уже в Москве. Кемал постоянно был рядом, он считал, что очень много потерял, пропустив рождение первенца. В семье у нас всегда все было отлично, период совместной жизни на данный момент – один из лучших в моей жизни. Может, это будет нескромно, но я любой девушке желала бы такого мужа, который есть у меня.
Кемал вместе с братом основал детейлинг-студию, в которой готовили машины к выставкам, наводили на автомобили красоту. На момент задержания их студия считалась одной из лучших – у них даже были мировые сертификаты качества.
Накануне задержания не было никакого предчувствия, наоборот, мы прекрасно проводили вечер. За все шесть лет мы не успели съездить в совместный отпуск, а тут меня позвали спикером на бизнес-форум в Турцию, и мы обсуждали возможную поездку. У нас часто бывало такое – по ночам, когда дети спят, легче всего дела решаются. Кемал уснул в четыре утра, а началось все в пять.
Стук был ужасный, не так, как соседи стучат, хоть за дверью и кричали, что мы будто кого-то топим. Было ощущение, что в дверь сразу чем-то били. Кемал спросонья ничего не понимал, потом тихонько подошел к двери, посмотрел в глазок, но он был чем-то закрыт. Я позвонила в полицию и сообщила, что в квартиру ломятся неизвестные люди. Потом оделась, разбудила детей и перебралась в кухню – самое дальнее помещение от входной двери.
Момент, когда эти люди ворвались в квартиру, я снимала на камеру, но телефон у меня отобрали. К нам в кухню поставили человека с автоматом, дверь закрыли, чтобы мы ничего не слышали, а перед этим я увидела, как Кемала кто-то бил ногой, пока он лежал на полу. Надо отдать должное Кемалу – он ни звука не произнес, пока его избивали, чтобы мы не испугались. Чем больше молчишь, оказывается, тем больше бьют – потом я узнала, что у него были сломаны несколько ребер.
На мой вызов с сообщением о взломе двери толпой неизвестных приехал участковый, такой, знаете, с папочкой. Он поздоровался со следователями, при мне на кухне спросил, что здесь, ему ответили: "Да 205-я, в Дагестан повезут". Я переспросила, что эта статья значит, мне ответили, что я потом сама загуглю. Участковый ушел, сказав: "Это наши, я тут ничего сделать не могу".
Обыск был скорее показательным – одну часть вещей со шкафов выгребли, вторую оставили
В квартире стали проводить обыск, и меня выпустили из кухни. Я очень переживала, что нам что-то подкинут, и все время просила понятых быть внимательными, но они испугались, забились в угол. Обыск был скорее показательным – одну часть вещей со шкафов выгребли, вторую оставили. Одну часть книг с полок повалили, остальные не тронули. Они ничего не искали.
У меня попросили одежду для Кемала, сказали, он едет не на курорт, а в отделение для проверки, но не уточнили, в какое именно. Брат Кемала безуспешно искал его весь день, мы боялись, что к нему применят пытки, но, к счастью, в Москве это не так распространено. О том, что муж летит в Дагестан, я узнала из инстаграма. Я сообщила о случившемся в соцсетях, это быстро распространилось, и мне написала незнакомая девочка, что Кемал летит с ней на одном самолете в Махачкалу. Она сделала селфи, и позади я увидела мужа и двух следователей рядом с ним.
Мы быстро нашли адвоката в Дагестане, но к Кемалу его не пустили, потому что это был вечер пятницы. Силовики сказали, что все действия будут в понедельник, а сами стали допрашивать мужа в ночь на субботу. Кемал сутки не спал, не ел, ему – с переломами – не оказывали медицинскую помощь. Он не знал, что у него уже есть адвокат, а тот, который находился в кабинете следователя, только оказывал давление. В тот вечер его вынудили подписать бумагу, в которой говорилось, что он, Абдулмумин и Абубакар причастны к финансированию терроризма. Я его много раз спрашивала, зачем он подписал. Он сказал, что у него не было другого варианта: "Тогда начались бы пытки, они были готовы на все, а я был не в состоянии соображать".
Позже, когда он отказался пойти на сделку со следствием, силовики начали угрожать родственникам. Конечно, это были словесные угрозы, но из-за этого я увидела Кемала только через девять месяцев после задержания – наши родные были против того, чтобы я ездила даже на суд.
Обвинение считает, что наша молодежная организация была создана по указанию проповедника Абу-Умара Саситлинского, и деньги мы собирали для него, а он, в свою очередь, финансировал террористические организации. Якобы подсудимые, которые не были между собой знакомы до этого, на благотворительные деньги купили себе дом в Тульской области. Свидетельства людей, которым мы на самом деле помогали, следствие в расчет не взяло.
Из всех людей, которых я знаю, Кемал – наименее подходящий под слово "террорист" человек
Кемала обвиняют в том, что он сам перечислил в Турцию 200 тысяч рублей и с 18 лет имеет мысли по смене государственной власти. Это очень смешно, потому что из всех людей, которых я знаю, Кемал – наименее подходящий под слово "террорист" человек. У него очень высокий уровень дипломатии, он никогда не решал конфликты разборками. Иногда он даже бесил меня своей дипломатичностью – у меня нет столько терпения кому-то что-то растолковывать. Кемал всегда открыто выражал свой протест против ИГИЛ (запрещенная в России организация. – Прим. ред.), у него до сих пор остались записи в соцсетях, что в этой организации нет ничего от ислама.
Думаю, нам очень повезло оказаться в одном деле с Абдулмумином [Гаджиевым], потому что в противном случае про историю Кемала никто бы не знал. Большинство людей в СИЗО просто ждут, когда им назначат срок, у них нет желания сопротивляться, но эта тройка никогда не переставала заявлять о своих правах.
Только после ареста Кемала я в полной мере осознала, что мужчиной быть вообще нелегко, это осознание рухнуло на меня в один день. Очень много ответственности. Иногда я устраивала ему нервотрепку, что надо это купить или то, а когда сама осталась, поняла, что не все ты можешь сразу себе позволить и тебе некому об этом сказать. Наверное, в каждой семье, где хоть один человек в СИЗО, будут финансовые проблемы.
Теперь я могу видеться с ним только на судах, потому что в СИЗО из-за карантина свидания не разрешают
Когда Кемала только задержали, я переехала к родителям в Черкесск. У меня была депрессия, а я этого не осознавала, пока состояние не дошло до критического – были моменты, когда я не видела положительного исхода, не хотела ничего делать и дети никак не спасали. Я лечилась у врача-психотерапевта, было очень нелегко – просто не видишь положительного исхода и ничего не помогает. Финансово очень поддерживали друзья и родственники мужа, потому что я не в состоянии была работать. Сейчас мне стало легче – я заканчиваю медицинский, работаю удалённо. Все равно тяжело, что нужно далеко ездить, чтобы просто увидеть мужа через стекло и поговорить с ним только через трубку телефона. Каждому заключенному полагается два свидания в месяц. Когда он был в Дагестане, я ездила регулярно, в январе его перевели в Ростов, и теперь я могу видеться с ним только на судах, потому что в СИЗО из-за карантина свидания не разрешают.
Я не скрываю от детей, где их папа, хотя знаю, что многие такое практикуют, говорят, что отец уехал. Но они видели, как его задерживают, я не считаю нужным им врать. Хоть дети и маленькие – старшему сейчас семь, а младшему три с небольшим, – каждый из них запомнил то, что произошло, и сейчас это переживает. Мы в таком странном положении оказались – обычно детям говорят: "Если ты потеряешься, иди к полицейским, они тебе помогут". А я не могу так сказать детям, потому что они их боятся. Как-то мы на улице увидели патрульный автомобиль, и младший сказал, что боится, что его сейчас заберут в тюрьму. Старший был очень зол на полицейских, остро на них реагировал, я старалась его успокоить. Он у меня тоже как-то спросил: "Когда я вырасту, меня тоже в тюрьму посадят? Всем парням нужно в тюрьме сидеть?" Такое у ребенка представление о мире складывается.
Супруга третьего обвиняемого – Абубакара Ризванова – отказалась от беседы с Кавказ.Реалии.
***
В июле Южный окружной военный суд продлил срок ареста Абдулмумину Гаджиеву, Кемалу Тамбиеву и Абубакару Ризванову еще на три месяца, они останутся в СИЗО до 28 октября. Общий срок их заключения достигнет 867 дней.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: