Пять лет назад стартовала военная операция по аннексии Крыма Россией. Эти события начались с митинга в Севастополе 23 февраля 2014 года, на котором митингующие якобы решили не выполнять распоряжения Верховной Рады после бегства из страны президента Виктора Януковича и создать отряды «самообороны». Здесь же зачитали обращение с призывами к президенту России ввести миротворческий контингент в Крым. 27 февраля стало ясно, что это была прелюдия фактического захвата полуострова Россией: в ночь на 27 февраля Верховный Совет Автономной Республики Крым был занят российским спецназом, а на улицах по всему полуострову появились российские военные, снявшие с себя опознавательные знаки.
Репрессии в отношении несогласных с российским вооруженным захватом Крыма начались практически сразу после этих событий. Его первыми жертвами стали похищенные активисты Евромайдана Андрей Щекун и Анатолий Ковальский, а также Решат Аметов, который был увезен из центра Симферополя в неизвестном направлении и тело которого впоследствии было найдено со следами пыток. За первые месяцы "крымской весны" отряды "самообороны" похитили десятки людей, местонахождение многих из них неизвестно до сих пор. С аннексией Крыма были связаны и судебные процессы в отношении несогласных с действиями России: им предъявляли обвинения в терроризме и экстремизме. Самый известный крымский узник Кремля – режиссер Олег Сенцов – отбывает заключение в российской колонии.
За прошедшие пять лет с момента аннексии из Крыма заставили уехать многих проукраинских активистов. На протяжении последних двух лет происходил разгром Украинского культурного центра в Крыму. Центр организовывал культурные акции, связанные с поддержкой украинского языка и литературы, издавал независимую газету, оказывал помощь детям крымских политзаключенных. 29 августа прошлого года состоялся обыск у одного из основателей Центра Ольги Павленко, после чего она вынуждена была покинуть полуостров.
– Ольга, расскажите, как проходил обыск?
– В 6 часов утра начали стучать в дверь. Все крымчане, которые более-менее активны, они знают, кто приходит в 6 часов утра. Я посмотрела в глазок и увидела, что там стоят люди в масках. Они сказали, что я залила соседей, что там соседи стоят, но все было понятно сразу, и я тянула время, чтобы успеть позвонить адвокату и предупредить своих друзей, что у меня обыск. До этого меня уже вызывали в прокуратуру, в Центр по борьбе с экстремизмом, в ФСБ, поэтому был заранее заключен договор с адвокатом. Приехал адвокат, ознакомился с постановлением суда на обыск по подозрению в связях с запрещенными в России организациями, которые готовили на территории Крыма какой-то теракт, угрожали кому-то убийством, в общем, очень бредовое такое обвинение. К тому моменту уже начали появляться статьи на всевозможных российских ресурсах и про работу Украинского культурного центра, и про меня лично.
Во время обыска искали телефон, чтобы восстановить все связи, все звонки, с кем общаюсь на материковой Украине. Но потом они нашли стихотворение, которое я писала, когда происходила оккупация Крыма, еще в 2014 году. Очень сильно обрадовались, сказали, что эти стихотворения точно имеют экстремистский характер, поскольку там написано, что у меня забрали мою землю, что пришел враг в мой дом, и они знают, про кого это написано. Ну, я сказала, что это меня радует, что они понимают, про кого это написано. Нашли там еще на телефоне песни, которые тоже были посвящены событиям в Крыму, тоже сказали, что это экстремизм чистой воды – так описывать события в Крыму, и что с этим будет разбираться ФСБ.
Очень интересно было то, что понятые, которых они привозят с собой, – это два друга, которые живут в одном доме, в соседних квартирах, и они работают понятыми в Следственном комитете и в ФСБ и ездят на огромное количество обысков. И поэтому своих, каких-то других понятных, они не разрешают брать. Они привозят с собой людей, которые подписывают, даже не читая, то, что им говорят подписывать.
– А откуда взялась в вашем обвинении связь с "Правым сектором"? Вы же занимались культурой.
– Ну, потому что это очень "модная" организация, хотя я не первая. В связях с "Правым сектором" обвиняли и Олега Сенцова. То есть для крымских татар – "Хизб ут-Тархир", организация, которая признана террористической в России, но во всем мире эта организация прекрасно существует, а "Правый сектор", который в России признали террористической, – для крымских украинцев, они всех их привязывают к "Правому сектору", как террористической организации.
– Получается, вы не можете уже вернуться в Крым из-за того, что было возбуждено это дело уголовное.
– Нет, конечно, нет. Когда я была на допросе в Следственном комитете, следователь мне открытым текстом сказал, что "у вас есть несколько дней, пока будут выходные, а в понедельник мы передаем дело в ФСБ". Все было понятно, и мой адвокат мне сказал: "У тебя есть выходные, чтобы выехать из Крыма, если ты хочешь остаться на свободе".
– Но вы и до обыска собирали вещи и планировали отъезд. Почему вы еще до всех этих событий посчитали необходимым уехать из Крыма?
– Это было связано с оккупацией Крыма. Я никогда этого не признаю. В Крыму сейчас началась такая практика, мой дедушка мне рассказывал, что такое было в 1937 году: моя родная сестра пишет на меня докладную в ФСБ, мой родной папа пишет на меня докладную в ФСБ, в Следственный комитет, в Комитет по борьбе с экстремизмом, что я украинка, что я бандеровка, что я не люблю Путина, и меня, мужа, ребенка начинают за это преследовать... Я это не приму никогда, и для меня Крым – это Украина, и я об этом говорю, и молчать об этом я не собираюсь. А для таких людей в Крыму места нет. Если ты имеешь другую точку зрения, то ты можешь жить в Крыму и молчать. Если ты хочешь об этом говорить, то твое место будет либо в тюрьме, либо за пределами Крыма. Очень простая математика.
– Доносы, которые на вас писали отец и сестра... они это делали под давлением ФСБ или по собственному желанию?
– Нет, по собственному желанию. Такая атмосфера в Крыму, это поощряется, об этом пишут, в подъездах домов висят объявления с просьбой сообщать, "если вы вдруг знаете, что рядом с вами живут бандеровцы, сообщите по телефону"... и все такое прочее. В школу было опасно ребенку ходить, поскольку дочка училась в украинской гимназии, которую уничтожили: сразу закрыли украинские классы. То есть обстановка такая, что было понятно, что мы жить здесь не будем, если все это не вернется на круги своя. А изначально не было понимания, что это будет надолго, казалось, что такого не может происходить в цивилизованном мире, не может быть войны. Для меня никогда россияне уже не будут братьями... что будет война с соседом, казалось, такого не может быть. А потом, когда стало понятно, что ничего не разрешится, то однозначно было – уезжать и все.
– То есть в 2014 году, когда начинались события, связанные с аннексией Крыма, вы все-таки не планировали уехать, вы надеялись, что сможете остаться в Крыму?
– Мы надеялись, что аннексии Крыма не будет, что все вернется назад, что человек, который все это затеял, поймет, что вообще так нельзя, что мировое сообщество вступится, что Крым как был украинский, так он и будет украинским. Ну, он, в принципе, и есть украинский, только оккупированный. Было понимание, что вот сейчас будут происходить какие-то события, после которых снова все встанет на свои места, и мы снова будем жить так, как мы жили в своем украинском Крыму. А когда пришло понимание, что де-факто сюда вошли российские войска, и что здесь начался российский беспредел, и что здесь нету законов никаких: уже нет украинских, и не работают российские, когда появилась вот эта самооборона Крыма, когда начали пропадать люди, когда начали находить убитых людей, когда страшно стало ходить по улицам, потому что на улицах находились неизвестные люди без опознавательных знаков, в военной форме, с таким вооружением, которое мы видели только в кино, тогда уже стало понятно, что из этого Крыма мы будем уезжать.
– Тем не менее, вы все-таки оставались все эти годы в Крыму, пытались что-то делать.
– У меня был родственник, которому 80 лет, и который был болен раком. У меня были лошади, которых я не могла вывезти, а бросить их в оккупации, предать их я тоже не могла. И третье, мне нужно было что-то сделать с имуществом, потому что бросить, подарить это все оккупантам у меня не было никакого желания. У меня не было финансовой возможности уехать, поскольку мы потеряли и работу, и бизнес, все потеряли, а просто ни с чем уехать, куда, как...
– Тем не менее, вы не молчали все это время.
– Абсолютно. Поэтому и такой результат, такое внимание. Не молчала, но и не ходила по улицам и не говорилаво всеуслышание... Я просто говорила на украинском языке, ходила в вышиванке. Это вызывало первоначально агрессию, а потом многие говорили: "Спасибо вам за то, что вы не боитесь это делать". И в принципе я выбрала такой культурный проект, где можно было работать на то, чтобы хотя бы сохранять украинский язык и украинскую культуру. Однако и это все вызывало интерес со стороны прокуратуры. Даже это, даже культура. Хотя украинский язык номинально признан одним из государственных, по факту в Крыму украинского языка нет. Ни образования, ни культурных мероприятий, ничего на украинском языке нет. Никаких организаций, все это уничтожено.
– Вы говорили, что потеряли бизнес, работу. Это было связано с вашей позицией?
– Бизнес закрылся. Я работала в украинской организации, и она закрылась, люди уехали, они не захотели работать. А устроиться на работу с моей позицией... Сейчас началось такое, как при Советском Союзе, что, если ты официально работаешь, то ты обязан ходить на все массовые мероприятия, митинги, участвовать во всем этом. И кто же возьмет на работу человека, который ходит в вышиванке и говорит на украинском языке? – говорит Ольга Павленко.
Еще один активист Украинского культурного центра в Крыму, Леонид Кузьмин, покинул Крым 30 августа 2017 года. Это решение он принял после того, как ему стали поступать угрозы от неизвестных, в которых говорилось, что что если Кузьмин не уедет из Крыма, то сядет в тюрьму. Сотрудники ФСБ давили на его родственников, чтобы они заставили Кузьмина уехать. Все это началось после выхода первого номера украинской независимой газеты "Крымский терен".
– Мы почувствовали, что такое Российская Федерация еще 9 марта 2015 года, когда еще не было Украинского культурного центра, а он был в каких-то далеких мыслях. Мы это все почувствовали в тот момент, когда за украинский флаг, на котором было написано "Крым – Украина", нас всех задержали по статье, что мы нарушили порядок организованного митинга. А потом задержания стали происходить каждую неделю. Однажды меня и Александра Кравченко задержали возле памятника Тарасу Шевченко в Симферополе за попытку дать интервью польскому журналисту. Тогда я впервые познакомился с сотрудниками Центра противодействия экстремизму: нас похитили, скажем так, вывезли из центрального отделения полиции в Симферополе и передали сотрудникам Центра противодействия экстремизму. И в дальнейшем это продолжалось – постоянное наблюдение, прослушка. После начала работы Украинского центра в Крыму это никуда не делось, это продолжалось. Можно было заметить, когда появилось помещение, что за помещением наблюдают, причем наблюдают открытым способом, не прячась. Когда мы проводили какие-то встречи не в помещении, туда также приходили или сотрудники Центра противодействия экстремизму, или сотрудники ФСБ, которые делали фотографии, снимали все на видео. Мы постоянно были под их надзором, это было очень неприятно.
– А угрозы, которые поступали вам на мобильный телефон от неизвестных людей?
– Угрозы были разными. От неадекватных товарищей в Крыму – это одна история. Со стороны сотрудников полиции и Центра "Э" – это другая история. Но они никогда не реализовывались в жизни. Скорее были разные разговоры во время допросов, но в июле 2017 года мне прямо намекнули насчет участия в Координационном совете оппозиции. Тогда после митингов Навального в России многие студенты в Симферополе также начали принимать участие в политической жизни, и меня пригласили участвовать в Координационном совете крымской оппозиции. Летом мне прямо намекнули, что "твое участие в подобной организации нежелательно, подумай о последствиях, которые могут быть, и лучше выйди оттуда, пока не поздно". Я подумал, ну, а что будет?
Но потом, когда мы собрались издавать газету на украинском языке, мне стали поступать более конкретные требования, вышел первый номер, и начались угрозы. После того, как я несколько раз посетил суд над Балухом, стали приходить смски, что "ты сядешь, как Балух, ты у себя дома найдешь патрон, вали с Крыма" и прочее. Понятно, что меня этим так не проймешь сразу, но они стали действовать более мерзко. Они сначала позвонили моей матери, потом она стала получать такие же сообщения, как и я, что "твой сын сядет, если не уедет". После этого через какое-то время они стали писать сообщения моим родственникам, моей сестре, что "твой брат сядет, пусть он уезжает из Крыма". Родственники у меня люди не публичные, очень пугливые, скажем так, и они все советовали мне, чтобы я покинул Крым.
– Это значит, что они вас не поддерживали?
– Родственники меня не поддерживали, они в основном настроены пророссийски. И они говорили мне: "Это не режим виноват, это ты виноват. Ты их раздражаешь, а потом жалуешься, что они тебя ловят. Вот если бы ты вел себя спокойно, никто бы тебя не трогал. И чего тебе все не нравится?"
– Вас удивляет это, или для Крыма это нормальная ситуация?
– Меня не удивляет, потому что часть моих родственников называли меня фашистом еще тогда, когда я начал посещать крымский Майдан. Они мне показывали кадры с российского телевидения, с Первого канала, с России-24 еще осенью 2013 года, и говорили: "Смотри, что твои фашисты сделали в Киеве, а ты это все поддерживаешь. Ты такой же, как они." Так что меня их пророссийская позиция не удивляла. И подобные истории, что семьи делились на части, кто за Россию, кто за Украину, – это достаточно была распространенная ситуация летом 2014 года, а у кого-то, может, эта история и продолжается. Я, например, со многими родственниками по этой причине не общаюсь, потому что они считают меня фашистом и бандеровцем.
– А до аннексии Крыма это разделение на проукраинских и пророссийских было в Крыму? Или это никто не артикулировал?
– Да, это никто особо не выделял. Какого-то особого эмоционального выделения, которое пришло с мартом 2014 года, не было. Были яркие вспышки только на каких-то массовых политических акциях, и все. В повседневной жизни Крыма этого никогда особо не было, это был не главный вопрос, как мне кажется.
– Почему вы все-таки были против аннексии?
– Первое: Украина – это моя страна. Следующее, я не был согласен с тем, что происходит, потому что я видел, как это делается, то есть что люди пришли, захватили воинские части, рассказали, что был какой-то референдум, а те, кто против, должны уехать, или у вас будут проблемы. Я против этого, я не согласен с такой политикой. И второе: мне Россия и даром не нужна, я никогда не думал, что если я говорю на русском языке, то это означает Россия и "русский мир". Мне было и в Украине хорошо жить, – говорит Леонид Кузьмин.
Михаил Батрак после аннексии Крыма решил остаться в Крыму, но, в отличие от многих, официально отказался от российского паспорта. Это было возможным только для тех, кто не работал в государственных структурах. Иначе отказ мог грозить потерей работы. Михаил говорит, что когда стали пропадать люди, многие проукраински настроенные жители Крыма стали бояться высказывать свое мнение. Покинуть Крым и переехать жить в Херсон ему все же пришлось в сентябре прошлого года.
– Перед этим ко мне слишком активно начали проявлять внимание сотрудники спецслужб, меня постоянно задерживали на границе и предупреждали, что "тебе нужно покинуть территорию Крымского полуострова. Ну, не то что покинуть, а прекратить заниматься деятельностью, которой я занимаюсь. На тот момент я занимался мониторингом судов над политическими заключенными в Крыму и работал как журналист для украинских СМИ. И видимо, это их сильно заинтересовало, и меня начали постоянно задерживать. Последней каплей стал обыск у Ольги Павленко. Я приехал к ней на обыск, а следователь, не знаю, может, специально, сказал адвокату, что постановление на обыск было выдано не только для Оли, но и для группы лиц. Я решил поехать домой и, не дожидаясь утра, собрать вещи и уехать.
– А этот обыск состоялся, ваши опасения были оправданы?
– Нет. Скорее всего, это был такой ход, чтобы провести обыск у одного человека и как бы намекнуть, что будет еще у нескольких, чтобы еще несколько человек собрали вещи и уехали. Обыска не было у меня дома, ничего не было.
– Вы жили в Крыму, не получив российский паспорт. Сложно ли вам было?
– Я бы не сказал, что отсутствие паспорта было критичным, что без него там невозможно жить. Без него возможно жить, но невозможно получать некоторые услуги, например, медицинскую помощь, невозможно официально трудоустроиться. Ну, и если продаешь или покупаешь имущество – дополнительный налог. Больше никаких ограничений, связанных с отсутствием российского паспорта, в принципе, не было. Были запугивания, постоянные вопросы, намеки со стороны правоохранительных органов были, связанные с моим отказом от российского паспорта. Я часто ходил в суды по украинскому паспорту, а там судебные приставы и полицейские любили проводить беседы: "Почему у тебя нет российского паспорта? Почему ты отказался?" – и тому подобное.
– А вы опасаетесь вернуться в Крым или просто не хотите уже туда возвращаться, потому что там такая атмосфера, в которой вы не можете находиться?
– Я не знаю, чем это может закончиться и пока опасаюсь. Но я думаю, что когда-нибудь все же решусь съездить и проверить.
– Когда вы пересекали административную границу с Крымом, с вами постоянно проводили беседы, расскажите о них. Вас запугивали?
– Когда ты предъявляешь паспорт на административной границе, они по номеру паспорта тебя пробивают, а ты в их списке, в списке ФСБ, и тебя приглашают на беседу уже не пограничники, а сотрудник ФСБ. Там у них находятся вагончики. Но такие бесыд были всегда, они каждый раз проходили по-разному. Это не допрос, а политические беседы. Они все о тебе рассказывают, то есть показывают, что они все про тебя знают, с кем ты сотрудничаешь. Иногда и запугивают, что "пора бы уже уезжать из Крыма, ты вообще не гражданин Российской Федерации, что ты здесь делаешь?"
– Проукраинским активистам тяжело сейчас в Крыму?
– Тяжело и страшно. Мы поначалу пытались подавать заявки на проведение каких-то мероприятий в Крыму, посвященных, например, дню рождения Тараса Григорьевича Шевченко, но нам даже в этом отказывали, – рассказал Михаил Батрак.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: