«Начался хаотичный расстрел зоны». Воспоминания крымчанина-узника советских лагерей

Крымчанином 88-летний Иван Гасюк стал в 1970 году. Более двадцати лет проработал рентгенологом и пульмонологом алуштинского санатория «Утес». Путь в Крым Ивасик, как до сих пор между собой называет его близкая родня, прокладывал через... ГУЛАГовские лагеря Мордовии, Казахстана, Норильска и Колымы. Туда юношу со Львовщины посадили по решению военного трибунала Прикарпатского округа пограничных войск МВД СССР как члена городской молодежной организации «украинских буржуазных националистов».

Арестовали Ивана в июле 1947 года, когда он только закончил с отличием одновременно вечернюю десятилетку и медицинскую школу во Львове и подал документы в мединститут. Ночью на квартиру, которую он снимал еще с одним парнем-студентом, ворвались участковый милиции и несколько сотрудников НКВД. Как впоследствии выяснилось, по этому же делу задержали еще более сорока студентов и старшеклассников города. Затем последовали зверские пытки и выбивание нужных следователям показаний в течение почти двух месяцев. Только несовершеннолетие уберегло Ивана от 25-летнего срока. Впрочем, и свою «десятку» он тоже не отбыл до конца, поскольку на его счастье на смену сталинскому режиму пришла хрущевская «оттепель» и амнистия. Однако даже семи с половиной лет хватило сполна, чтобы познать все ужасы ГУЛАГа. Искупить «вину» сына пришлось родителям и двум братьям Ивана ‒ они были высланы в том же 1947 году на спецпоселение в Сибирь, в Кемеровскую область.

‒ Иван Михайлович, после оглашения приговора вас сразу отправили в Сибирь?

‒ Нет. Сначала сидел в тюрьмах и лагерях Львова, Золочева, Днепродзержинска. В частности, в Золочевской тюрьме мы ждали решения апелляционного суда. Как только исполнилось 18 лет, увезли в Яновский лагерь совершеннолетних политзаключенных в пригороде Львова. Там во время войны гитлеровские оккупанты расстреливали евреев. Лагерь напугал своими бараками и трехъярусными нарами, отполированными человеческими телами. Уже на следующий день назначили в бригады и повели работать на швейную фабрику.

‒ Какие у вас были обязанности?

‒ Шили преимущественно постельное и нательное белье для военных. Работа не тяжелая, но довольно изнурительная, так как полуголодным пришлось выполнять монотонные операции все 9 часов в течение дня. Как принято в тюрьмах, молодым всегда достаются верхние нары, то есть третий ярус. Ночью задыхаешься от недостатка воздуха, поэтому слезаешь на пол, а утром полусонный идешь на смену. Однако мы, молодые и отчаянные, долго не терпели. Однажды просто не вышли на работу, объявив голодовку. За это начальник лагеря майор Кузнецов посадил нас в БУР (барак усиленного режима ‒ авт.) на голодный паек и через месяц отправил на этап в Днепродзержинск, на восстановление металлургического завода.

‒ И чем вам особенно запомнился этот этап тюремной жизни?

‒ Представьте себе: три тысячи ребят, молодых и юных, а выглядят как какие-то тени из фильма ужасов. И просят еще ходячих довести их до столовой, чтобы получить миску похлебки из голов рыбы и 300 граммов перловки на воде. В столовой была такая специальная бригада, под руки выводившая «доходяг» и сажавшая на доски, где они дремали в голодной депрессии. На ногах этих людей трескалась кожа и сочилась сукровица. А когда по сельской дороге гоняли на завод, к колонне подходили голодные дети и просили кусочек хлеба. Это был как раз разгар очередного искусственного голодомора в Украине. В нашем же лагере дизентерия и голод так косили людей, что власть вынуждена была закрыть его на карантин. Я тогда уже работал фельдшером в лагерной медчасти. Мы не могли справиться с таким количеством больных, лечили их непосредственно в бараках. В итоге примерно треть лагеря умерла, а уцелевших этапировали на Днепропетровскую пересылку. А оттуда уже в Дубравлаг ‒ это Мордовия.

‒ Это уже, так сказать, «​классика»​ настоящего ГУЛАГа.

‒ На станции «Потьма» нас встретил, стоя на персональной дрезине, начальник Дубравлага, генерал-лейтенант Сергиенко. До этого он возглавлял Наркомат внутренних дел Украины. «Вы должны быть благодарны товарищу Сталину, вождю всех народов, он сохранил вам жизнь. За тяжкие преступления перед советским народом и Коммунистической партией вы должны искупить вину только честным трудом», ‒ прозвучало в его короткой речи к нам.

‒ В чем заключался этот «честный труд»?

‒ В лесоповале. Каждый раз ходили в лес на работу по пояс в снегу 5 километров, весь светлый день тяжело работали без выходных, в голоде и холоде. Возвращались в лагерь едва живыми. Мне повезло, что имел специальность фельдшера. Оказывал первую медицинскую помощь и помогал повару готовить обед для трех бригад. На лесоповале за год вследствие только несчастных случаев погибало примерно 12 процентов работающих и еще больше тяжело травмировались.

В нашей интернациональной бригаде украинцы составляли примерно 70 процентов, еще 10 процентов ‒ литовцы, остальные ‒ латыши, эстонцы, грузины. С последними мне пришлось сидеть уже в Норильске и на Колыме, причем это были исключительно представители интеллигенции и партийных органов. Они были осуждены за то, что подписали письмо на имя Сталина. В нем они написали, что, согласно тогдашней Конституции, Грузия, как любая другая республика, имеет право на выход из состава СССР. Еще были японцы ‒ офицеры Квантунской армии. Их после 1952 года начали освобождать из лагерей. Они нас всячески поддерживали, хотя непосредственно не участвовали в протестах, например, в восстании в Норильске.

‒ Перед Норильском вы успели побывать в Казахстане. Это было поощрение после Мордовии или наоборот?

‒ На зоне избили с товарищем пожарника-«стукача». Заработали десять суток БУРа и новый этап в Карлаг, на строительство шахты в Караганде. Там впервые политическим пленникам присвоили номера вместо фамилий. Номер нужно было пришить на робе на грудь, спину, колени и тюремный картуз. Вовремя не выполнил это требование ‒ карцер на трое суток и голодный паек, то есть 300 граммов хлеба и кружка кипятка. Еще за нарушение лагерного режима переводили в «баню» или «лужу». «Баня» ‒ это карцер, где с потолка постоянно капает вода. В «луже» вода по всему полу.

‒ Сегодня обширной информации о крупнейших в истории ГУЛАГа беспорядках ‒ Норильском восстании 1953 года ‒ хватает. Вы были его очевидцем и участником. С чего все началось?

‒ Инициатором выступления был именно наш карагандинский этап. Мы там получили опыт отстаивания своих прав, в частности, сумели выгнать из блатных мест в лагере «сук» ‒ людей, которые работали на чекистов. Зато добились назначения туда своих людей. Мы создали комитеты спасения из представителей народов, которые были в лагере, а из них ‒ объединенный комитет. В норильском Горлаге, в частности, объединенный комитет возглавлял человек из окружения самого Ленина.

Сталин, кстати, посадил почти всех ленинцев. Я их лично встречал, по крайней мере тех, кто выжил в Норильске, Воркуте, на Колыме. А выжили в основном медики, художники, сапожники и портные.

В Норильске требовали, чтобы с наших роб сняли номера, позволить писать родным письма, получать от них посылки. А еще ‒ четыре выходных в месяц, 8-часовой рабочий день вместо 12-часового, чтобы пересмотрели дела малолетних политзаключенных, а всех, кому за семьдесят лет, вообще освободили и тому подобное. Но начальство не спешило реагировать. Тогда мы объявили забастовку и голодовку.

Через три дня к нам в тюрьму приехал начальник Горлага, генерал Семенов с прокурором и свитой офицеров. Его угрозы нас не испугали, и мы продолжили голодовку. На восьмой день прибыла московская комиссия во главе с заместителем министра МВД Зиминым. Комиссия выслушала наши требования и дала слово, что через десять дней после прекращения голодовки всех из изолятора переведут в лагерные зоны. Через час принесли заваренный чай с сахаром и два печенья. На одиннадцатый день нас действительно отправили в зоны. Порядки в лагере значительно улучшились.

‒ То есть забастовщики в конце концов своего добились?

‒ Да. Но потом, в конце июля, в Норильск прибыла дивизия имени Дзержинского. Мы как раз дежурили в лагерной больнице с врачом Данилюком, украинцем из Чехословакии. Примерно в половине четвертого ночи, а в полярную ночь было светло, как днем, услышали автоматные и пулеметные очереди. Прямо с вышек по периметру начался хаотичный расстрел зоны. Он продолжался около десяти минут. По всей зоне стелился пороховой дым. В нашу медчасть начали стягивать убитых и раненых. 67 убитых бросили в подвал медчасти. Ребята видели, как некоторых раненых чекисты тянули в зону и там добивали. Буквально за один день всех зачинщиков вывезли в порт Дудинка, оставили в зоне только персонал медчасти и кухни. Оставили, чтобы мы прооперировали всех раненых. Позже в Дудинку этапом отправили и нас, медиков, а далее ‒ через Красноярск на Колыму. Так я оказался на золотодобывающей шахте «Юбилейная», где находился до самого освобождения осенью 1954 года.

‒ Как дальше сложилась ваша судьба?

‒ Вернулся к родителям на спецпоселение в город Осинники Кемеровской области. Мама к тому времени уже умерла, могилу ее мы так и не нашли там. Три года проработал машинистом электровоза на угольной шахте. Поступил в Кемеровский мединститут, в этом мне помог ректор, тоже из репрессированных. Шесть лет потом временно исполнял обязанности главного врача районного тубдиспансера. Главным врачом так и не назначили, потому что не вступил в ряды КПСС.