«Заланкой казался мне центром Вселенной». Мавиле Халил – о старинном поселении в Бахчисарайском районе

Бахчисарайский район Крыма – местность, где есть все, за что мы любим полуостров. Горы, море, пещеры, памятники древней и средневековой истории Крыма. Чем примечателен Бахчисарайский район Крыма? За что его любят местные жители? Как живет Холмовка – старинное поселение с историческим названием Заланкой?

Эти и другие темы в эфире Радио Крым.Реалии обсуждают ведущая Елена Юрченко и гостья программы «Городские истории», ​крымчанка, выпускающий редактор сайта Crimean Tatars, редактор проекта Tamırlar («Корни» – КР) Мавиле Халил.

– Вы родились и выросли в Крыму?

– Да. И это огромная ценность для меня, потому что я родилась во времена возвращения крымских татар в Крым. Это был очень сложный период, родиться в Крыму в те годы для крымского татарина – гордость. Когда это осознание ко мне пришло, я поняла, что безмерно благодарна родителям за то, что они подарили мне такую уникальную возможность – быть рожденной в Крыму. Я родилась в Бахчисарае, а жили мы в селе Холмовка. Это мое родное село, на крымскотатарском название села – Заланкой.

– Пишут, что первые упоминания об этом поселении встречаются в документах 1784 года... Это довольно старое село?

– Это упоминается сам Заланкой, потому что окрестности, безусловно, были населены гораздо раньше. Там есть значимые исторические объекты: пещерный город Эски-Кермен, неподалеку – Мангуп, Черкес-Кермен. Но я смотрела на это с другой стороны – Эски-Кермен был для меня местом детских приключений. Это красивая горная местность, там невероятные пейзажи.

Мой папа был первым крымским татарином в Холмовке, до него в этот период никто не возвращался туда. Он приехал в Крым, начал изучать Бахчисарайский район, и когда приехал в Заланкой, то понял, что это то место, где он хотел бы жить. Потом многие наши друзья и родственники стали приезжать в Холмовку. Мы любили собираться на выходных: у моего дяди была грузовая машина, в нее загружались все родственники, и мы ехали в сторону Эски-Кермена. Там невероятная природа, кизил, фундук, и мои воспоминания, связанные с этим местом – не об исторической ценности, а о том, что там прошло мое детство.

– Если говорить о самых ранних воспоминаниях вашего детства, каким вам виделся Заланкой?

– Он казался мне центром Вселенной. Знаете, там всегда была атмосфера дружбы, добрососедства, очень теплых взаимоотношений. Было ощущение, что мы все – семья. Не только в рамках нашего дома, речь идет о соседях, улице, школе. У нас было невероятно организованное село, очень многие праздники отмечали всем селом. Например, в Хыдырлез мы всегда собирались… Есть у нас такая достопримечательность – Пионерская балка: холмистая лесная местность с прекрасными полянами. Мое детство прошло в этих местах, нас пропитало понимание природы, живого. Детство у меня точно было счастливое.

– Если говорить о запахе родного дома, что приходит на ум?

– Это, конечно, кофе. Но было очень много разных трав. Я очень хорошо помню, как цвели первые крокусы, подснежники. И когда я слышу запахи лаванды, мяты, у меня, конечно, же сразу всплывают картинки, ассоциации.

– Когда вы так рассказываете, складывается впечатление, что природа у вас живая…

– Просто когда мы росли, нас окружала природа, и на самом деле это то, чего мне всегда не хватает в больших городах. Киев достаточно зеленый, но нет такого, когда ты можешь выйти и бежать в лес, или подняться на холм и возвыситься над всем селом, любоваться пейзажами. А небо – на самом деле в селе оно другое: когда звездное небо, когда облака какие-то невероятные формы приобретают... Когда просто выходишь во двор и сбиваешь орехи, и руки коричневые, и ты идешь с этим в школу... И черешня с деревьев. Мы росли в этом, и мы росли с этим, и это моя зона комфорта.

– Вы учились в сельской школе?

– Да, и качество образования в нашей сельской школе было достаточно высоким. Но другой главный момент, который уже сейчас я понимаю, насколько он был важен – у нас было очень много возможностей проявить себя. Был школьный театр, хореографический ансамбль, спортивные секции. Можно было попробовать себя в абсолютно разных сферах. Я там училась играть на фортепиано, ходила в театр. Для того, чтобы понять, кем ты хочешь быть и что тебя привлекает, наша школа и село предоставляли очень много возможностей. Когда я поступала в ТНУ на журналистику, мы в рамках подготовительных курсов сдавали экзамены по русскому языку и литературе. И преподавательница спросила: а вы вообще откуда? Я говорю: из села Холмовка. Она говорит: о, у вас в селе дают такую хорошую базу? У меня была такая гордость за село!

– Наши слушатели сейчас пишут нам в Фейсбуке: «В Холмовке похоронен выдающийся бандурист Евгений Адамцевич, автор знаменитого «Запорожского марша». Именно там он в 1970-х годах провел последние три месяца жизни у дочери». Что вам об этом известно?

– У нас в школе была невероятная преподаватель украинского языка и литературы и был прекрасный историк. Поэтому украинская обрядовость мне хорошо знакома. Мы проводили «Вечорниці», вечера памяти Тараса Шевченко. Для меня было четкое понимание этой культуры, ее узнавания. В селе было несколько мероприятий памяти Евгения Адамцевича. Помню, было организовано мероприятие в его честь, чтобы мы знали, чем славится наше село, и мы ходили к нему на могилу.

– А что вы можете рассказать о жителях Холмовки? Какие люди там живут?

– Ой, невероятные! Очень разные. Но все очень открытые, добрые, отзывчивые. И мне кажется, что люди, которые работают с землей, они немножко другие. Знаете, земля – это своеобразная медитация. И люди пропитываются этим медитативным спокойствием. Может, конечно, я идеализирую это, потому что это больше детские воспоминания, но они очень теплые. Я с удовольствием туда возвращаюсь, с удовольствием со всеми здороваюсь, с удовольствием встречаю знакомых, с которыми можно перекинуться парой теплых фраз. Это всегда уютно.

– Вы сказали, что ваш отец был в селе первым крымским татарином, вернувшимся на историческую родину. А как складывались отношения между жителями села, с одноклассниками?

– Папа был первопроходцем, в начале были трудности, потому что люди были пропитаны стереотипами, что возвращаются какие-то «людоеды одноглазые». Удивительно, конечно, что люди могли верить в эти истории, но так была устроена советская система: они в это верили. И поэтому папа столкнулся с многими сложностями. Конечно, как все крымские татары, он прошел по кругу: нет прописки – нет работы, нет работы – нет прописки. Это замкнутый круг, по которому, наверное, прошли все. Такой момент: у нас был большой Дом торговли, там на первом этаже размещалась столовая. И когда папа туда заходил, все сразу отодвигались. Но это продолжалось недолго. Был у нас сосед, дядя Петя, прекрасный человек. Он однажды пришел к папе и спросил: «А как ты моешься?». Папа рассказал, что пока нет условий, моется в тазе. И дядя Петя сказал: «Слушай, мы по субботам баню топим, приходи к нам». Так возник первый «межнациональный контакт», а потом все начали понимать, что эти люди ничем от них не отличаются. В итоге дядя Петя повез маму в роддом, когда она меня рожала. Мне кажется, на уровне села, всегда есть какие-то человеческие отношения, когда люди думают не о том, кто какой национальности, а кто какими человеческими качествами характеризуется.

– Каждый раз, когда мы говорим о возвращении крымских татар на родину, слышим разные истории, в которых сплелись рассказы старшего поколения и воспоминания молодых. Но все эти истории объединяет много общего: боль, борьба, надежда. Я бы хотела спросить у вас, как психолога: этот долгий путь домой – это ведь не только о доме?

– Это гораздо больше. Для меня это неразгаданный феномен, потому что я не представляю, как земля может настолько притягивать. Я понимаю, безусловно: Крым стоит того, чтобы туда возвращаться. Но это, наверное, какая-то генетическая привязанность. Ведь были люди, которые никогда не видели Крыма, но их главной целью было жить в Крыму. И это удивительно. Вы сказали: борьба надежда и боль – но там ведь была еще и огромная сила, потому что я знаю истории, когда люди были готовы умереть, но не сдвинуться с места. Мне кажется, что в таких случаях расчет идет на то, что люди ассимилируются в тех местах, куда их депортируют. С крымскими татарами этого не произошло как раз благодаря этой огромной силе, желанию и цели… И это сопровождалось каким-то отчаянием. У Лили Буджуровой есть стихотворение: «Мой Крым – мой Бог». Наверное, это что-то об этом.

– Когда вы говорили о том, что люди были готовы умереть, но не сдвинуться с места, мне пришла на ум такая ассоциация: корни…

– Да. Собственно, проект о депортации, который мы запустили совместно с «Крымским домом», так и называется: Tamırlar («Корни» – КР), потому что в этом названии очень много всего… Были попытки срезать это дерево, но корни остались, и они тянули молодые побеги домой. Наверное, это история об этом. Я знаю много историй, когда люди пытались вернуться в те села, из которых они выехали. Мой дедушка – из села Ворон Судакского района. Когда я впервые попала в это село, у меня было четкое ощущение, что я дома. Это просто удивительно. Он рассказывал, как они в детстве бегали между скалами, и мне казалось, будто я тоже это проживала. Многие пытались вернуться в то село, выходцами из которого они были, но на Южный берег очень долго никого не пускали, вплоть до 90-х. Первый самозахват в Крыму (инициативное занятие возвращающимися крымскими татарами земельных участков для строительства жилья – КР) был в Дегерменкой, он был очень кровавым, там 30 человек посадили. Потом – Красный Рай, тоже очень сложная история, потом – Асрет… Это очень сложные истории, потому что людей сажали в тюрьмы, избивали… В Асрете люди облили себя бензином и были уже готовы зажечь спичку…

– Когда это было?

– Это были 89-90 годы. На Южный берег тогда вообще никого не пускали. Места, где предлагали селиться, где можно было добиться прописки, это был Ленинский район, частично – Сакский район, Белогорский. В основном, степная часть Крыма. А Южный берег долгое время был закрыт. Наверное, эти события, упорство, упрямство, когда люди строили палаточные городки, смогли убедить местные власти в том, что нельзя сделать вид, что этой проблемы не существует.

– В этой студии звучало много историй о возвращении крымских татар на родину. Было много рассказов, воспоминаний из детства, когда родители начинали строить дома, и дети росли вместе с растущим домом. Вам не кажется, что в этом есть что-то символичное?

– Это очень символично, потому что это наша история! Строительство – это ментальная особенность крымских татар. Мы уже над этим шутим, и, это, наверное, наша травма, и очень хорошо, что мы умеем относиться к ней с юмором. Но эта задача укорениться – чтобы это «было мое, и я точно знал, что это мое» – сейчас, уже изучив, как устроена психика человека, я начинаю понимать, что это была попытка закрепить за собой какой-то статус неприкосновенности что ли… Потому что всегда был страх, что «у меня что-то отберут». И да, мой папа своими руками, как и все крымские татары в то время, – строил дом.

– Если говорить о вашей земле, как о человеке – какой характер у Бахчисарайского района? Каким мог бы быть этот человек?

– Мне кажется, это очень мудрый старец, который очень многое видел. Который говорит очень мало, но очень содержательно. Мне кажется, что в каждой его морщине, в каждой его седине – опыт, мудрость, своя философия. К нему все приходят за ответом, приходят просто посидеть с ним рядом и, возможно, напитаться этой атмосферой. Он дарит ощущение умиротворения, спокойствия. Наверное, Бахчисарай и есть такой.