Кебире Аметова: «Я помню все, что произошло тогда»

В Украине 18 мая – День памяти жертв геноцида крымскотатарского народа. По решению Государственного комитета обороны СССР в ходе спецоперации НКВД-НКГБ 18-20 мая 1944 года из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары, по официальным данным – 194111 человек. Результатом общенародной акции «Унутма» («Помни»), проведенной в 2004-2011 годах в Крыму, стал сбор около 950 воспоминаний очевидцев совершенного над крымскими татарами геноцида. В рамках 73-й годовщины депортации Крым.Реалии, совместно со Специальной комиссией Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий, публикуют уникальные свидетельства из этих исторических архивов.

Я, Кебире Аметова, крымская татарка, родилась 28 мая 1936 года в селе Маркур Куйбышевского района (с 1945 года село Поляна, относится к Бахчисарайскому району – КР) Крымской АССР.

На момент выселения в состав семьи входили: мать Азиме Усеинова (1908 г.р.), сестра Зебуре Усеинова (1932 г.р.), я, Кебире Усеинова, брат Снавер Усеинов (1939 г.р.), сестра Зенуре Усеинова (1940 г.р.) и сестра Зевер Усеинова (1942 г.р.).

Отец Усеин Кубединов (1906 г.р.) в конце 1941 года был призван на фронт, умер от дизентерии в городе Беговате.

​Место проживания на момент депортации – село Маркур Куйбышевского района. Дом собственный, двухэтажный, расположенный на окраине села. В доме было девять комнат, четыре на первом, пять комнат на втором этаже. У каждого ребенка была своя железная кровать, столы, сундуки с постельными принадлежностями. Имелись швейная машинка, сепаратор, ковры, линейка, куда запрягали лошадей, аккордеон, даре (ударный крымскотатарский музыкальный инструмент типа бубна – КР). Из живности были корова, лошадь, телята, много кур, 15 пчелиных ульев. Было 20 соток огорода, а также чаир (традиционный окультуренный лесной сад у крымских татар – КР), спускающийся вниз к речке.

Отец работал в колхозе бригадиром, был музыкантом, писал стихи. Во время оккупации наша семья помогала партизанам, пекла хлеб, и дети тайком носили его в назначенное место.

Перед высылкой в деревне было тихо, ничто не предвещало беды…

18 мая 1944 года утром нас поднял стук в дверь. Мама Азиме открыла, солдат громко дал команду собраться за 15 минут. Дети спали, мама стала поднимать их, что успела на детей одеть, в том они и оказались потом в дороге. С собой мама взяла Коран, кожаный плащ мужа. Из еды – хлеб, испеченный с вечера, немного фасоли и соль в мешочках, пшено одну чашку, 5 ложек и казан.

Перед уходом хотела напоить детей теплым молоком, стоявшим на оджакъе (очаге), но солдат прямо перед детьми пнул казан на пол и молоко разлилось. А затем солдат под конвоем вывел нас из дому.

Людей – стариков, женщин и детей – собрали в центре села во дворе мечети и на кладбище, прямо между могил. Дети плакали, никому не разрешали отходить от мечети. Мама Азиме упросила солдата отпустить меня домой, чтобы я принесла что-нибудь покушать. Я зашла во двор и увидела, что все ульи перевернуты, подняла, поправила, устала и ничего не принесла. Начал капать дождь. Люди начали думать, что их убьют. В деревне стали очень громко выть собаки, мычали коровы – прошло время дойки, блеяли овцы.

​Продержали до вечера, наверное, было около 4 часов вечера, потому что солнце стало заходить за гору. Подогнали открытые машины, людей стали просто забрасывать в них. Машины тронулись. Дети стали кричать и плакать, когда проезжали мимо сел Албат и Кучук-Сюйрен (соответственно поселок Куйбышево с 1945 года и село Малое Садовое с 1948 года, относящиеся к Бахчисарайскому району – КР), так как им казалось, что горы падают на них. Солдаты разозлились, взяли одного ребенка за шиворот, и, держа его за бортом машины, смеялись, доведя всех до истерики.

Довезли до станции Сюйрен (сейчас – железнодорожная станция Сирень в Бахчисарайском районе – КР). Люди сидели вдоль железной дороги. Там уже были готовые товарные поезда. Уже совсем стемнело, шел мелкий дождь. Началась страшная погрузка. Ругаясь и издеваясь, солдаты начали заталкивать нас в вагоны. Мама Азиме с детьми погрузилась тоже.

Вагон был грязный с дырами в полу, туалета не было. Вагоны оказались вшивыми, поэтому через 2-3 дня все завшивели. Весь путь следования в эшелоне и на барже продолжался где-то 30 дней. По дороге поезд останавливался, все бежали разжигать костры и хоть что-нибудь приготовить. Иногда звучал гудок, и люди, не успев забрать еду, бросались к вагонам, прыгали на ходу. По дороге умерших укладывали в углу вагона, пока не будет сделана остановка. Солдаты забирали тела умерших, и как они были похоронены мы не знаем.

Поезд дошел до Костромы, а потом – до станции Мантурово. Там всех погрузили на баржу с песком. Баржу тащил катер, иногда трос рвался, и баржа садилась на мель. Солдаты, угрожая автоматами, заставляли стариков прыгать в воду и толкать баржу. Вода была холодная и по берегам кое-где еще лежал снег. От баржи отходила рейка-мостик к туалету, мостик был над водой. Иногда дети, старики, не удержавшись, падали в воду с рейки, не доходя до туалета. Солдаты не разрешали помочь. Мама Азиме, увидев это, сказала детям не вставать с места и испражняться в песок. Продукты в мешочках исчезли, но мама Азиме была рада, что хоть сохранила своих детей.

​После баржи выгрузили на станции Ленино, пешком дошли до Широких Лук. Расформировали, разделили, тех, кто мог работать (хотя все были измождены голодом, вшами и дорогой), оставили в деревнях Широкие Луки и Пустынь (Галичский район Костромской области – КР). Остальных – это старики и женщины с маленькими детьми (самый большой ребенок 8 лет) – вернули пешком обратно в барак посреди леса и подальше от глаз.

Барак бревенчатый, изнутри каждое бревнышко было густо изрезано фамилиями и именами, а теперь и крымскотатарскими тоже. Маленькие окна без стекол занавешивали тряпками и мешковиной, на которые зимой намерзали глыбы льда. А зима там минус 40-50 градусов. В бараке стояла русская печь, но ни топора, ни сил не было нарубить дров и растопить.

Поселили в барак 9 семей:

1. Вельша из деревни Маркур – 6 человек, из них 3 сына, 1 дочь;

2. Ибраим из деревни Маркур – 8 человек, из них 3 сына, 3 дочери;

3. Мустафа из деревни Маркур – 8 человек;

4. Мемет и Фера из деревни Коккоз (с 1945 года село Соколиное Бахчисарайского района – КР) – 4 человека, из них 2 дочери;

5. Бабушка Хатиме из Гаспры – 3 человека, из них двое детей (мальчиков);

6. Азиме из деревни Маркур – 6 человек, из них 4 дочери, 1 сын;

7. Гульсум из деревни Маркур – 3 человека, из них один сын и одна дочь;

8. Дедушка Хайбулла и бабушка Тифе из деревни Коккоз – 2 человека;

9. Хайбулла и его жена из деревни Коккоз – 4 человека, из них один сын и одна дочь. Вместе с ними в барак были поселены Абибе из деревни Маркур – ее ребенок умер по дороге и Норетдин из Гаспры, вернувшийся с фронта без руки.

Спали в бараке на нарах, каждому выделили по доске шириной 16 см (задумайтесь!). Так как в бараке были все нетрудоспособные, им не полагались пайки и люди были обречены на смерть.

Мама Азиме, собрав своих детей, уходила в лес на все лето – собирали ягоды. Сначала пошла земляника, потом грибы, черника, брусника, малина, клюква росла на болоте. Было очень опасно: по ночам разводили костер, дети ложились вокруг, а мама Азиме все ночи поддерживала огонь, потому что волки и медведи боялись его. Она видела их светящиеся голодные глаза. Кусали слепни, мошкара, расчесанные раны заполняли вши, у мамы Азиме начали гнить ноги.

​В бараке начали умирать от голода: первым умер Мемет, затем умерли дедушка Хайбулла и его жена Тифе, за ними – бабушка Гульсум. Ее нары находились у окна, закрытого обледеневшими тряпками с глыбой льда толщиной 30 см. И летом, и зимой она читала суры из Корана, ходила босиком по снегу к проруби, делала абдез (омовение перед молитвой). Она заворачивала тряпочками ножки и возвращалась в барак делать намаз (молитва из стихов Корана у мусульман – КР). Она когда-то была в Мекке и куда бы не шла, ее губы шевелились – проговаривала молитвы. Умерли также моя сестренка Зевер, которой было 3 года, Норетдин – от воспаления легких и молодая женщина Фера. Когда она ходила в город Кологрив выменять что-то на еду, ее изнасиловали на болоте, там пролежала всю ночь, перемерзла, а когда ее принесли в барак, Фера еще 3 дня кричала… Остались одни ее дочери Алие и Ание.

К 1947 году из 50 остались 15 человек. Люди умирали, дети ползали по мертвым… Зимой тела умерших вытаскивали, недалеко закапывали в сугробе, а весной закапывали чуть глубже.

Младшая сестренка Зевер опухла, не видно было где лицо, а где затылок. Она все время показывала на кончик пальчика, столько хотела хлеба. После ее смерти я и моя сестра Зебуре стали ходить по деревням просить милостыню.

В основном местное население жалело детей, их подкармливали, обогревали, оставляли на ночь, укладывали на русскую печь, чистили от вшей одежду в горячей печи, отряхивали ее утром, подсказывали, где могут подать больше, какой безопасной тропой идти – ведь кругом болота и тайга. Мы прохаживали 18-22 км по лесам и болотам, чтобы принести маме мякину (шелуху от овса), ее замачивали, цедили, кисель варили. Заходили в барак, оставляли еду, мама видела нас живыми, и мы уходили дальше. Залазили в свинарники, из кормушек забирали вареную картошку и комбикорм (у свиней условия были лучше!).

​Кожаный плащ мужа, который успела взять мама Азиме с собой (мечтала, что оденет после войны), она выменяла на одну картофельную ватрушку, золотые сережки – на три картошки, золотое кольцо с сердечком – на полкило муки. Но все равно ее дочь Зенуре и сын Снавер опухали. Ей пришлось самой отвести детей в детский дом в Широких Луках, чтобы сохранить им жизнь. Иногда мама приходила проведать детей, и они ей протягивали через изгородь спрятанный кусок хлеба. Тут же подбегала воспитательница и, ругаясь, уводила детей от забора.

Школа была, но мы не ходили, так как не было в чем идти. Когда мне исполнилось 9 лет, взяли пастушкой, работала два года. В 12 лет взяли колоть березовые чурки для трактора и уже начала получать какие-то копейки. В 14 лет пошла на очистку леса, за это платили 3,80 рубля за 24 кубометра леса. На эстакаде на вывозе леса работала с сучкорезом-пилой, она весила 8 килограмм, а кабель длиной 500 метров носила сама.

Мама Азиме вызвала меня к себе, и мы поехали в Марийскую АССР, на станцию Дубовая, участок Карасьяр. Два месяца добирались к бабушке. Бабушка сшила нам платья одинаковые, первый раз в 15 лет на мне была новая одежда.

Там взял нас к себе Осман Аметов, у него была комната-парикмахерская, мы там остались жить. Даже как-то провели Къурбан Байрам. В 1950 году осенью копали картошку: если собрать 10 мешков картошки – один мешок себе. Я работала рядом с Фатиме (бабушка певицы Афизе Касара) и дедушкой Меметом. Настал день Къурбан Байрама. Фатиме, дед Мемет и я решили пойти к председателю колхоза и попросить: «Дайте хоть петуха!». Председатель сразу без разговора позвонил на птицеферму: «Выдайте самого хорошего большого петуха». Нас троих освободили от работы в этот день. Дед Мемет совершил намаз, положил петуха, повернул его в сторону Мекки, и со словами «Бисмиллях» зарезал. Тетя Фатиме очистила и сварила петуха, наварила еще картошки, так как не было хлеба. Накрыла стол в комнате. Дедушка совершил вечерний намаз.

Вернувшиеся с работы марийцы стали заглядывать в окна, смотрели что мы там делаем. А утром, придя на работу, все стали спрашивать, как мы молимся по нашей религии. Фатиме все им разъяснила. Председатель за тот неотработанный день выдал нам троим три мешка картошки.

Мама работала уборщицей в клубе. Мы работали в лесу, в колхозе, куда пошлют. В лесу работали и высланные из Крыма люди других национальностей – немцы и армяне. Младшая сестра пошла учиться в школу. Жизнь как бы налаживалась, но до этого погибло очень много людей в лесу и в болотах.

​Рядом жила жена будущего писателя Али Черкеза (его маму разодрали волки, дочь маленькая умерла). Все потихоньку находили своих близких. Мама Азиме все ждала своего мужа Усеина. Он с другом Вельша из Маркура, когда они возвращались с войны, решили искать свои семьи. Мой отец Усеин поехал в Узбекистан, а его друг – в Марийскую АССР. Односельчанин нашел свою семью и семью друга. Лишь спустя 50 лет мы узнали о судьбе отца. Как нам рассказали, он умер от дизентерии, никто не смог ему помочь, он плакал, в руках у него была толстая тетрадь с какими-то записками и стихами. Никто не знает, где его похоронили, – забрали просто с улицы. Это очень страшная трагедия – пройти войну, остаться живым и так погибнуть!

В 1956 году Осман Аметов предложил маме Азиме переезжать, но не в Узбекистан, там очень жарко и умирает много людей, а в Абхазию, в город Сухуми. Несколько семей выехали: Зия Аметов, Риза Аметов с женой Ульвие и маленькой дочкой Зерой, и мы Усеиновы, уже 6 человек. Моя маленькая сгорбленная мама сохранила нас и умерла в 73 года в Сухуми.

В 1966 году мы с семьей и мамой приезжали в Крым в свою деревню. Подойдя к дому, мама увидела его разрушенным до основания. Она вспомнила, как во время немецкой оккупации разобрала кирпичи внизу очага и положила на дно семейные драгоценности, которые у нее были. Новые хозяева нашли ценности, подумали, что еще может быть что-то спрятано, разрушили новый дом до фундамента и уехали.

В 1957 году я вышла замуж за Зию Аметова, уроженца села Махульдур (ныне Нагорное). У нас родились два сына: Шевкет (1958 г.р.) и Шевхи (1963 г.р.). В 1988 году переехали в Крым, в город Зую, построили двухэтажный дом. В 1997 году переехали в город Бахчисарай, где и живем сейчас.

Мне сейчас 78 лет. Я помню все, что произошло тогда, 70 лет назад, не забыла ни имен, ни фамилий, ни откуда они родом. Помню и удовлетворена тем, что смогла рассказать маленькую часть истории о судьбе своего народа и своей жизни.

(Воспоминание датировано 18 июня 2014 года)

Подготовил к публикации Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий.