Гуляра Абселямова: «Мама говорила, что нас расстреляют, как евреев»

В Украине 18 мая – День памяти жертв геноцида крымскотатарского народа. По решению Государственного комитета обороны СССР в ходе спецоперации НКВД-НКГБ 18-20 мая 1944 года из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары, по официальным данным – 194 111 человек. Результатом общенародной акции «Унутма» («Помни»), проведенной в 2004-2011 годах в Крыму, стал сбор около 950 воспоминаний очевидцев совершенного над крымскими татарами геноцида. В рамках 73-й годовщины депортации Крым.Реалии совместно со Специальной комиссией Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий публикуют уникальные свидетельства из этих исторических архивов.

Я, Гуляра Абселямова (Темир-кая), крымская татарка, родилась 13 августа 1937 года, уроженка деревни Кызылташ (с 1945 года Краснокаменка – КР) Ялтинского района Крымской АССР.

Состав семьи: бабушка, Гульсум Аблаева (1880 г.р.), мама, Усние Аблаева (1915 г.р.), я, Гуляра Абселямова (Темир-кая) (1937 г.р.), сестра, Гульшан Османова (1939 г.р.), жена дяди, Шевкъие Бекирова (1915 г.р.), дочь дяди, Майе Аблаева (1936 г.р.), сын дяди, Джафер Аблаев (1938 г.р.).

Все мы проживали в деревне Кызылташ в частном двухэтажном доме, к сожалению, я адрес не помню. Дом стоит до сих пор, проживают в нем четыре семьи.

На момент депортации я была ребенком 6,5 лет, не училась. Итак, у нас был двухэтажный частный дом со всей необходимой обстановкой. Во дворе находились сараи, имели 1 гектар виноградника, 1 гектар табачной плантации, 1 гектар фруктового сада, 0,5 гектара огорода. Было 15 голов коз.

В Красную армию были мобилизованы сыновья моей тети (маминой сестры, у которой было 11 детей), мои двоюродные братья Неби и Веби Ягъяевы, они проживали в Къызылташе. Сыновья другой моей тети, мои двоюродные братья Мустафа и Али Мустафаевы проживали в деревне Дегирменкой (с 1945 года Запрудное – КР). Мустафа был военным летчиком, он пропал без вести, не вернулся. Али был секретарем подпольной комсомольской организации в селе Мирное (колхоз имени Дзержинского), в январе 1943 года его расстреляли немцы.

Мой дядя, брат мамы, Абдулла Аблаев (1912 г.р.) оказывал помощь партизанам, находился в подполье, обеспечивал партизан едой, одеждой, а потом ушел в партизанский отряд.

Мой отец Осман Темир-кая (1910 г.р.) был в Трудовой армии в городе Тула, и только в 1949 году он нас отыскал и приехал к нам. После приезда папы мы переехали в город Наманган. Нам помог директор сельхозснаба Стамбули, который знал моего дядю Али-Риза Темир-кая, брата отца. Дядя работал до войны политработником в Симферополе, во время войны был политруком в какой-то дивизии, я не помню точно в какой. С фронта не вернулся, погиб. Его жена Сафие за то, что спрятала у себя дома партизанку, приехавшую в город рожать, была расстреляна немцами вместе с ней.

8 мая утром, в 6:30, моя бабушка пекла лепешки на завтрак. Я и моя сестренка сидели на сете (широкий и низкий диван, располагавшийся вдоль стены – КР), мама кормила скотину. Шевкъие инге (тетя) с детьми была на своей стороне. Вдруг к нам в комнату врываются два солдата с автоматами, а другие два солдата – в комнату дядиной семьи. Приказали в течение 15 минут собраться, мы с сестренкой заплакали, а мама и бабушка растерялись. Затем бабушка начала собирать нам одежду и обувь, а мама все выкидывала, говоря, что нас расстреляют, как евреев. Она была свидетелем этих жестоких деяний с евреями. Потом один из солдат сказал маме: «Так не делайте, вас переселяют в другую республику. Берите столько, сколько сможете поднять». Но от растерянности мы не могли найти, что надо, и толком ничего не взяли. Я помню, как бабушка взяла Коран, нам – одежду и кое-что из продуктов, а тетя так растерялась, что ничего толком и не взяла. Маме с ней не давали общаться, ее дети плакали.

Эти четыре солдата с автоматами вывели нас всех на улицу с узелками на руках. Когда мы вышли за ворота, то увидели, что из каждого двора выводят под конвоем людей, все плачут и кричат что-то друг-другу. Итак, нас повели в конец деревни, где на открытом месте собрали все население. Окружили нас со всех сторон солдаты с автоматами и собаками и там продержали до рассвета. На рассвете нас всех погрузили в машины, под сопровождением конвоя повезли на станцию Сюрень и сразу же погрузили в товарные вагоны.

Из нашего дома выселили семерых человек – трое взрослых и четверо детей. Все мы попали в один вагон. Условия в вагоне были ужасные, товарный вагон, грязный, вонючий, даже мы, дети, это не могли перенести. Вагон был забит до отказа, детей было много, я не могу сказать сколько, но много. Были две беременные женщины. Туалета не было, водой не обеспечивали, вентиляции никакой не было, взрослые падали в обморок. Только на остановках открывали двери вагона, для приготовления пищи не было никаких условий, стоянка продолжалась 10-15 минут. Моя мама два раза отставала от поезда – искала воду для питья.

По пути следования я не помню, чтобы нам давали горячее питание или какие-то продукты. Во время остановки поезда, помню, как мама с невесткой Шевкъие (женой ее брата) бежали искать воду, а бабушка разжигала огонь, чтобы сварить что-нибудь. Но сварить не успевала, гудок, приказ по вагонам, она хватала кастрюлю и забегала в вагон. На следующей остановке наблюдалась такая же картина.

В пути было много случаев заболеваний. Ни медсестры, ни врача я не видела и не слышала о них, а умерших (было пять случаев) просто выбрасывали, когда проезжали ненаселенные территории.

В пути следования мы были с 19 мая по 10 июня 1944 года. Мы двигались по направлению к Узбекистану. 10 июня 1944 года прибыли на станцию Чартак Наманганской области. Там нам дали арбу с очень большими двумя колесами. Детей посадили на эту арбу, а взрослые пошли пешком за ней – это 18 километров пути до колхоза Алихан.

Наше счастье, что мы, вся наша семья в составе семи человек, попали в один колхоз. Встретили нас – хуже некуда, смотрели на нас, как на диких зверей, как будто мы –людоеды. Поселили нас (шесть семей) в одно помещение, то есть сарай, где держали до этого коконы шелкопряда – без окон, без пола, штукатурки, потолка. Вонь стояла страшная, это может понять тот, кто видел, как выращивают коконы. Счастье наше, что было лето. Нас там жило 18 человек: один дед, бабушки, дети и наши мамы. Перед сараем стоял навес. Где-то раздобыли солому и под навесом мы ночью спали. Ни забора, ни туалета.

Ночью два человека сторожили спящих, так как было очень много скорпионов. Не было ни электрического света, ни ламп, ни свечей. Светила только луна, и вот смотрели, чтобы не подползали скорпионы. Так мы жили два месяца. Воду пили из арыка. Она текла с хлопковых полей, вонючая, грязная – одна глина. Тогда хлопчатник обрабатывали содержанием туалетов, и эту воду мы пили. Днем мы, дети, оставались дома, а наши мамы ходили на окучивание хлопчатника. Я помню, что выдавали только хлеб – по 300 грамм, других продуктов я не помню и не видела.

О выделении приусадебных участков или оказании помощи в строительстве домов и речи быть не могло. Мы в этом колхозе прожили два месяца и, когда мама в очередной раз ходила в райцентр отмечаться, то она пошла на машинно-тракторную станцию (МТС) искать работу, так как оставаться там на зиму было страшно.

Директор МТС Т. Тазыбаев ее принял на работу нормировщицей и дал в общем бараке одну комнату. Через пять дней мы – бабушка, мама, я и сестренка – переехали в райцентр, но в колхозе остались тетя Шевкъие и двое ее детей. Бабушка день и ночь плакала, переживая о том, что будет с ними. Но через месяц мама договорилась, и тетю устроили в бухгалтерию МТС на станции Чартак, дали ей одну комнату в бараке.

В Янги-Кургане маме выдавали хлеб и зарплату. Трактористы, ремонтируя трактора, собирали в ведро ветошь, которой вытирали мазутные руки и запчасти. Мама, вечером идя с работы, забирала с собой эти тряпки, и мы ими топили печку.

Потом дали ссуду в размере 5000 рублей. Но это все было каплей в море. По выходным дням я и мама ходили по колхозам, где мы меняли керосин, который давали ей трактористы, на джугару, кукурузную лепешку, фрукты. Так мы выживали.

Наша семья старалась не нарушать трудовую дисциплину, мама была очень аккуратной женщиной. Мама рассказывала нам (а также говорила бабушке), что того-то комендатура посадила, того-то судили. Маму тоже несколько раз вызывали именно ночью, спрашивали об односельчанах, о том, кто из них работал на немцев, ее пугали, кричали на нее. Но мама отвечала: «Не знаю никого».

Без разрешения коменданта покидать территорию спецпоселения для посещения родственников не разрешалось. Станция Чартак от Янги-Кургана была на расстоянии 10 километров. Ни мама, ни бабушка не могли проведать племянников и внуков. За самовольное посещение родственников за пределами нашего проживания сильно наказывали. Я лично с 12 лет ходила отмечаться в комендатуру ежемесячно.

Указом Президиума Верховного Совета СССР «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного поселения» предусматривалось наказание за побег – 20 лет и 5 лет – за укрывательство. Наша семья за нарушение режима не наказывалась, так как его не нарушала.

Из нашей семьи мама перенесла малярию, лечилась дома, ей давали таблетки хинина, болела дизентерией в больнице. Сестренка болела тифом, лечилась в больнице.

В 1946 году умерла бабушка, она болела, но я точно не знаю чем. Она все время плакала. Из пятерых детей около нее была только мама и тетя Шевкъие с детьми в Чартаке, которых мы не могли проведать, и они не могли нас навестить – комендатура не разрешала. Об остальных ее детях ничего не было известно. Бабушка умерла дома, ее похоронили в Янги-Кургане.

Там, где мы жили в бараке, в основном умирали старики и дети – от болезней и голода. Но сказать сколько – я не могу, не знаю. Их хоронили на кладбище, и когда на следующее утро навещали могилу, то трупа на месте не оказывалось – ночью шакалы выкапывали его и съедали.

Наша семья так сильно не голодала, так как мама была грамотная, ее приглашали делать ревизии: то в один магазин, то в другой – и ей за это давали продукты, а также трактористы иногда ей отдавали свой паек хлеба.

От голода в бараке многие умирали. Была односельчанка Музеен, медсестра. Ее мама, папа и сын были такие отечные, что я, приходя от них, всегда спрашивала: «Мама, что они кушают? Ведь они такие толстые». И лишь потом, когда училась в медицинском училище, я поняла, что они были не толстые, а отечные.

Итак, мой папа, Осман Темиркая, вернувшись из Трудовой армии в Туле в 1949 году, отыскал нас. Нам помог директор сельхозснаба Стамбули, который нам в городе дал одну комнату в общем дворе, устроил папу и маму к себе на работу и в комендатуре взял разрешение на переезд. Так мы оказались в городе. Но я осталась у родственников в районе до конца учебного года, это было в апреле. После переезда родителей, я через 6 дней заболела корью (тяжелая форма), а родители не могли меня забрать без разрешения коменданта. И опять Стамбули помог, взял разрешение на 3 часа, а расстояние было всего 12 км, дал машину, мама приехала и забрала меня.

Я в 1954 году поступила после 7 класса в Наманганское медучилище и успешно его окончила в 1957 году.

Я училась в русской школе, пошла в школу в девять лет. В классе крымскотатарские дети все были переростки. Когда мама в восемь лет отдала меня в 1 класс, я ни слова по-русски не знала. Через два месяца директор школы вызвала маму и сказала, чтобы она отдала меня в узбекскую школу. Но мама была категорически против, и меня и сестренку отдала в детский сад. За год мы выучили русский язык и пошли в школу. Я училась на отлично. После окончания 7 класса моя учительница по истории и классный руководитель Лидия Николаевна Марадудина посадила меня возле себя и спросила, что я буду делать дальше. А дальше (с 8 по 10 класс) учеба была платной – 180 рублей. И вот она мне посоветовала после 7 класса пойти в техникум, но и там учеба была платной. Но она меня убедила в том, что там, если буду учиться хорошо, я смогу получать стипендию и платить за учебу. Дома родители одобрили.

Так как выезд в другие города запрещался, после окончания школы я не могла выехать ни с точки зрения закона, ни из-за материальных трудностей. У нас в школе учился ставший известным среди крымских татар профессор Мидат Амиров. Он окончил школу на золотую медаль, и комендант не дал ему разрешение поступать в мединститут в город Андижан. Он остался работать в школе пионервожатым. И вот моя учительница все это мне объяснила. Итак, я стала студенткой акушерского отделения медицинского техникума. А Амиров через два года добился разрешения, поступил в Андижанский мединститут и стал профессором.

О крымскотатарской культуре, языке, искусстве, издании газет, журналов, открытии классов и театров не было речи до 1956 года включительно. Соблюдать национальные традиции было строго запрещено. Мы не могли публично и свободно обсуждать вопросы возвращения на родину в Крым. После Указа ПВС СССР от 28 апреля 1956 года резких изменений в отношении крымских татар мы не ощутили. Но было отменено посещение комендатуры, мы не ходили отмечаться. В школах и вузах отменили плату за учебу. Мама и папа построили свой дом, и наша семья жила уже в нем.

Я вышла замуж за хорошего человека, с которым живу вот уже 53 года, имеем троих дочерей, всем дали высшее образование. Старшая дочь окончила Самаркандский университет, она – химик. Вторая дочь окончила текстильный институт, экономист текстильной промышленности. Третья дочь – врач-педиатр, окончила Андижанский мединститут. Каждая имела собственный дом.

В Крым дети с семьями переехали в 1990 году, я с мужем – 12 марта 1992 года.

В данный момент старшая дочь, Гульсум Абселямова (1957 г.р.), живет в Керчи, работает в школе № 10 замдиректора в течение 15 лет, имеет двоих детей. Вторая дочь, Зера Куртназарова (1960 г.р.), живет в селе Лекарственное Симферопольского района с семьей, не работает – работы в селе нет. Третья дочь, Зарема Муртазаева (1967 г.р.), живет в Симферополе, работает врачом-педиатром.

Мы с мужем имеем недостроенный дом, живем в селе Лекарственное Симферопольского района.

(Воспоминание датировано 16 октября 2009 года)

Подготовил к публикации Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий