Зоре Умирова: «Наши родные и соотечественники всегда скучали по родине»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал депортировали всех крымских татар (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годы Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Зоре Умирова (Мустафаева), крымская татарка, родилась в 1936 году в селе Казбий-Эли (с 1948 года село Розовое – КР) Буюк-Яшлавского сельского совета Бахчисарайского района Крымской АССР.

В момент выселения в состав семьи входили: мама, Урие Мустафаева (1905 г.р.), брат, Сервер Мустафаев (1931 г.р.), сестра, Фатиме Мустафаева (1941 г.р.), бабушка, Анифе Абдураманова (год рождения не помню).

Во время выселения моя семья проживала в селе Казбий-Эли Бахчисарайского района, в доме из четырех комнат, имели приусадебный участок, одну корову с телкой и курочек.

До 1939 года мой папа, Мустафа Абдураманов, работал в колхозе им. Нариманова Бахчисарайского района. В 1939 году его забрали в трудармию, а оттуда отец ушел на фронт. Он имел награды, какие не знаю, так как после войны он к нам не вернулся – где находится семья, он не знал. Имел несколько ранений, стал инвалидом ВОВ II группы, остался в селе Лозовое Харьковской области, так как его приняла женщина из этого села.

Во время оккупации немцами нашего села в 1942 году мне было 6 лет. Мы все время прятались в окопах и землянках от фашистских бомбежек и налетов. До войны мама работала в колхозе им. Нариманова дояркой.

На 18 мая 1944 года мне было 9 лет, сестре Леман – 6 лет, Фатиме – 3 года, брату – 14 лет. В тот момент с нами жила бабушка по отцу, Анифе Абдураманова, ей было примерно 65 лет.

18 мая 1944 года, в 4 часа утра, мы проснулись от громкого стука в дверь, там стояли двое вооруженных с автоматами солдат Красной армии. Они приказали маме в течение 15 минут взять детей и выйти во двор. Испуганная мама стала будить нас, собирать кое-какие вещи. Она успела одеть детей, взять одеяло, хлеб и Коран. Брат взял с собой немного фасоли и солдатский котелок. Мама не знала, почему нужно выйти и куда идти, ей ничего не разъяснили.

Потом нас собрали возле мечети в центре села, погрузили на машины и повезли к поезду. Там было очень много людей, все плакали, будучи в панике, что нас везут расстреливать как евреев. Нас погрузили в товарные вагоны. Условия в вагонах были ужасными: антисанитария, теснота и духота, в туалет ходили прямо в вагонах (в полу люди сами сделали дырку), воды не было и не давали. Во время остановки поезда люди выбегали из вагонов и набирали воду, некоторые добывали хлеб.

В дороге многие заболели, никакой медпомощи не было, питались тем, что мама найдет и принесет. Трехлетняя сестренка все время плакала от голода и неудобств. Помню, мама говорила, что иногда давали какую-то похлебку и то не регулярно.

В пути мы были около месяца, все завшивели, никаких средств от вшей не было. Наш состав остановился на разъезде № 69, который находился в Самаркандской области Узбекской ССР. Всех нас выгнали из вагонов, велели раздеться и загнали в баню. Наши вещи и белье продезинфицировали. После бани нас перераспределили и погрузили кого-то с детьми на арбу, а остальные отправились пешком в кишлаки.

Мы попали в колхоз им. Коминтерна Джамбайского района. Поместили нас в ужасное, заброшенное помещение без окон и дверей, с дырявой крышей. Там для каждой семьи очертили на полу по 2-3 метра для жилья. У нас не было ни продуктов питания, ни постели, ни одежды, кроме одного одеяла.

Мама с четырьмя детьми не могла получить ссуду на строительство дома и сельскохозяйственные постройки. Она даже об этом постановлении ГКО №5859 и не знала. Мы начали голодать. Я очень хорошо помню, как весной ходили по садам, собирали оставшиеся с прошлого года абрикосовые и вишневые косточки, по огородам собирали остатки зеленого лука. Если попадались, то местные жители сильно избивали, стегая кнутом по ногам до крови.

Не прошло и года, как после очередных побоев сестра Леман сильно заболела и после этого она больше не встала. От голода и кишечной инфекции она умерла. Хоронить было некому. Мама сама с четырнадцатилетним сыном и шестнадцатилетним племянником завернули тело в старую мешковину и на руках понесли на старое кладбище. Они с трудом вырыли яму глубиной около метра и закопали. Конечно же, в ту же ночь тело утащили шакалы. С какой болью мама всегда вспоминала об этом!

Вслед за ней через 5 месяцев умерла от голода бабушка, Анифе Абдураманова, но она в этот момент была у дочери. Мы все начали от голода пухнуть. Мама кормила нас «супом» из конного щавеля, дохлятины (коня или ишака) и кишок, которые она могла вырвать у голодных собак.

Кроме голода и холода нас всех охватила малярия. Председатель колхоза забрал маму на работу, а меня и трехлетнюю сестру Фатиме устроили в детский дом № 34. А брата отдали пастуху помощником. Мама больная и слабая стала ходить на работу в колхоз. Она кетменем копала арыки и тачкой возила глину. За работу ей давали только похлебку и займы. Четырехлетняя сестра в детском доме целыми днями и ночами плакала, хотела к маме, а маму к ней не пускали. Брат помогал пастуху пасти овец, а когда пастух ненадолго отлучался, он лежа сосал у овец их молоко. Так он спасался от голода.

Мама, я и брат до 1956 года ходили ежемесячно отмечаться в комендатуру. Мы не имели права за пределами спецпоселения без разрешения посетить родственников, лечиться, учиться, искать работу. За нарушение предусматривалась уголовная ответственность.

Когда мне исполнилось 15 лет, в наш дом приехали из Ташкентского текстильного комбината забирать девушек на учебу в их ПТУ. Я тоже очень хотела ехать учиться с подружками-узбечками, но мне тут же отказали из-за того, что я крымская татарка. Я и моя сестренка учились в школе на узбекском языке. О крымскотатарской культуре, языке, искусстве не могло быть и речи.

Мы только слышали унизительное и оскорбительное слово «предатель». При любом маленьком конфликте, ссоре с ровесниками или взрослыми нас унижали словом «предатель».

Наши родные и соотечественники всегда скучали по родине. Они рассказывали о наших обычаях, обрядах, традициях, праздниках. Культурные и религиозные обычаи соблюдались только скрытно. Когда объявили на радио и опубликовали в печати Указ ПВС СССР от 28 апреля 1956 года о снятии ограничений по спецпоселениям, моя мамочка заплакала, хотя в этом указе не давалось право на возвращение в места, откуда эти люди были высланы.

Находясь в детском доме до 1953 года, я проучилась до 7 класса, затем до окончания 10 класса жила дома с мамой. В 1959 году вышла замуж, вырастила пятерых детей, имею 10 внуков. В 1993 году с семьей переехала в Крым. Проживаю в селе Вишневое Белогорского района.

(Воспоминание от 8 декабря 2009 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий