18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годы Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.
Я, Эльмира Меравиева, крымская татарка, 26 марта 1937 года рождения, уроженка г. Симферополь Крымской АССР.
Состав семьи на момент депортации: мать Наджие Асанова (1919 г.р.), я, Эльмира Меравиева, младшая сестра Зарема (1939 г.р.), племянница мамы Фемия (1929 г.р.) – это с улицы Кантарной, 55; с улицы Субхи (по отцовской линии) – прабабушка Фатме Халиль Бекирбаева (90 лет), бабушка Нурие (50 лет) и ее младший брат Эреджеп (30 лет), психически больной. Так как мы жили на разных улицах, то при депортации попали в разные вагоны.
Домовладение наше находится на улице Чехова в Симферополе, на ул. Кантарной, она потом была переименована после нашей депортации на улицу Чехова. Есть документ – акт купли-продажи, заверенный нотариусом в 1937 году, откуда видно, что дома на ул. Кантарной 53, 55 принадлежали: первый – прабабушке Фатма Халиль Бекирбаевой и второй – моему отцу Анафи Меравиеву.
Папа после трудармии нашел нас в Янгиюле Ташкентской области, где нас – маму, меня и сестренку – спасли от голодной смерти родственники отца, которые в 1929 году была раскулачены и перед войной с Урала перебрались в Среднюю Азию, в Янгиюль. Благодаря дяде Сеит-Джелилю, у которого была бронь от службы в армии и работал он главным специалистом на Янгиюльском винзаводе и его отцу Эмир-Сали Салиеву, мы остались живы.
Когда 18 мая 1944 года солдаты разбудили нас, мы плакали, а мама спрашивала солдат: «Может мой муж что-то сделал? Убежал из армии? Скажите!».
Думали, что нас везут на расстрел. До этого мы были свидетелями, как немцы увозили с нашей улицы евреев на расстрел
До прихода машины мы находились на улице, моросил дождь, а когда люди стали садиться в машины, стоял плач, крики. Люди искали своих родных, помогали немощным старикам и больным, ведь мужчин не было с нами, они воевали. Думали, что нас везут на расстрел. До этого мы были свидетелями, как немцы увозили с нашей улицы евреев на расстрел. Бабушка Нурие, пытаясь спрятать двух еврейских девочек, просила их мать, нашу соседку тетю Сару, оставить ее дочерей нам, но та не согласилась. Потом мы слышали, как их всех немцы расстреляли. Погибли и те девочки, с которыми мы играли. Мы думали, что нас ждет такая же участь.
Вещей, конечно, почти не взяли. Помню на остановках поезда мама и ее племянница Фемие бегали за водой, пытались в степи на железном листе испечь лепешки, ехали так 18 дней. Солдаты, которые нас охраняли возле дома в ожидании машины, под моросящим дождем, шутили с нашей мамой, ей было 25 лет: «Не хочешь, красавица, остаться с нами?».
Привезли нас на станцию Великая Алексеевка (Узбекистан), потом на арбах отвезли в колхоз, поселили в какой-то сарай несколько семей. Взрослых на утро погнали на хлопковое поле, мы, дети, остались со стариками. Месяца через 3 родственники из Янгиюля (ст. Кауфманская) выкрали нас ночью оттуда, и дядя Сеит-Джелиль устроил нас в садсовхоз, отделение 3 (Туркменсад), куда потом пришли две мамины сестры – Эмине и Фатиме, их вывезли из с. Коккоз Куйбышевского района.
К этому времени у Фатиме умерли двое детей, один из них грудной, а также их мать, т.е. моя бабушка Катибе по маминой линии.
Мама, Наджие Асанова, родилась в марте 1919 года, ее отец вернулся с Первой мировой войны с многочисленными ранениями и до рождения дочери не дожил, умер. Жили они в Коккозе. Бабушка Катибе сама одна растила троих дочерей. Работала в колхозе, дочки выросли, тоже стали работать, выращивали табак.
Эмине и Фемие – умерли в один день в совхозе, куда определил нас дядя Сеит-Джелиль. Мама в 25 лет одна хоронила двоих сестер
Двое дочерей – Эмине и Фемие – умерли в один день в совхозе, куда определил нас дядя Сеит-Джелиль. Мама в 25 лет одна хоронила двоих сестер, разорвав пододеяльник на двоих. Дочь старшей сестры Фемие осталась жива благодаря маминому трудолюбию, большой и сильной воле. Умерла она в начале 2009 года в возрасте 80 лет.
Мама жива, в марте будет 91 год. До войны она работала на Симферопольском радио, была солисткой хора, дважды ездила на декады нашей культуры в Москву вместе с Сабрие Эреджеповой, Эдие Топчи, Зейнеп Люмановой, с которыми дружила. Подавала большие надежды, отмечали ее талант преподаватели и профессор, которые занимались с ней. Если бы не было войны… Маме до сих пор носится с ведром, кричит, если у нее забираешь ведро – ведь в вагоне все ходили по нужде в ведро; ест и прячет хлеб – в сознании остались те голодные годы.
Умерла наша биюк-ана (прабабушка) Фатма Халиль Бекирбаева, глаза ей закрыла наша пятилетняя Зарема
Там же в совхозе, в Янгиюле, умерла наша биюк-ана (прабабушка) Фатма Халиль Бекирбаева, глаза ей закрыла наша пятилетняя Зарема, так как никто не мог к ней подойти, всех трясла малярия и все лежали пластом.
Кстати, сыновья прабабушки, дяди моего отца, Анафи Меравиева, закончили высшие учебные заведения. Осман Бекирбаев – Бакинский сельхозинститут, был заслуженным агрономом в Махачкале, работал до старости, в Баку встречался с Бекир Чобан-заде. Второй дядя, Сеит-Бекир Бекирбаев, жил в Днепропетровске, он заслуженный шахтер, горный инженер. Сыновья обоих дядей Керим и Темир работали авиаконструкторами в КБ у Антонова. Старший внук прабабушки Керим Бекирбаев участвовал в создании и испытании самолета ЯК-40, на испытательном самолете летал в Иран, об этом писала газета «Известия».
Внук прабабушки, сын ее дочери Гульзар, Энвер Муратов жил в Тамбове, до конца жизни работал директором НИИ резиново-технической промышленности. Сейчас эту должность занимает его сын Сервер Муратов. Сыновья бабушки не были депортированы, а были в 1929 году раскулачены на Урал. Правительственных наград им не давали, потому что они были крымские татары.
Мальчика из нашего класса Эрнеста Алмазова, будущего музыканта в ансамбле «Хайтарма», учительница по ботанике называла фашистом
Школу закончила в 1955 году, училась хорошо и учителя меня не обижали, в институте тоже. А мальчика из нашего класса Эрнеста Алмазова, будущего музыканта в ансамбле «Хайтарма», учительница по ботанике, она же завуч Янгиюльской средней школы им. Юсупова, называла фашистом, оскорбляла двух братьев Канаровых, уроженцев Алушты, за то, что отец у них крымский татарин, а мать русская. Учителя издевались над этими мальчиками, видя их смущение, для них этот вопрос был болезненным, они не знали, что сказать, краснели. Почему-то в школе в то время часто практиковали составление списков, обязательно спрашивали национальность.
В институт поступила в 1955 году, для этого надо было взять разрешение у коменданта. Комендант был казанским татарином, в то время специально на этот пост их назначали, чтобы противопоставить их нам, крымским татарам, постоянно подчеркивая при этом, что мы предатели, а они нет.
Институт закончила благополучно, к этому времени нас сняли с учета, работала в банках, Республиканской конторе Госбанка, Министерстве финансов Узбекистана.
Как-то в середине 1986 года, захотела перевестись на работу финансистом в Министерство заготовок УзССР, так меня туда не взяли, потом я узнала, что, оказывается, крымских татар туда не берут. Парадокс. В Узбекской конторе Госбанка, Министерстве финансов можно было работать, а в Министерстве заготовок нельзя. Видимо, в руководстве и в кадрах сидели бывшие работники КГБ.
В Крым вернулась в 1995 году, будучи пенсионером Живу в с. Белоглинка Симферопольского района. Имею двух взрослых детей, внуков, обустроились сами, а могла бы жить в центре Симферополя, на улице Кантарной, 55.
Слава Аллаху, был бы мир в Крыму. Годы депортации никогда не забудутся.
(Воспоминание от 25 декабря 2009 года)
К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: