Геннадий Афанасьев: В Ярославле по этапу

(Предыдущий блог – здесь)

Очередной этап. Город Ярославль. Выходим из автозака, который транспортировал нас от тюремного купе древнего столыпинского вагона. Воздух пропитан утренней свежестью и холодом. Приятно размять косточки после столь длительного переезда.

Многодневный переезд в камере из двенадцати человек, которые, как мартышки, свисают над головами друг друга. Можно только лежать. Пить лежа, есть лежа и лишь только всего раз в пять часов сходить в туалет. Бегом, бегом... Когда пытка заканчивается, начинается следующая. Тут важно успеть насладиться моментом – счастливым промежутком между казнями.

То место, куда нас привезли, было руинами: старые царские казармы, разрушенные временем, пренебрежением и главное – русским воровством, коррупцией. Красные камни кирпича производили впечатление былого величия, покрытого грязью и пылью.

После пересчета нас начали заводить в какой-то сарай, где несколько сотрудников местной, доживающей свои дни правоохранительной службы производили обыск. Ничего необычного. В сотый раз вверх дном переворачивают вещи, разрывают, рассыпают все, что еще не было рассыпано, то, что еще не было отобрано на предыдущих обысках. Полицейская многоуровневая фильтрация, отсеивающая время, имущество, здоровье и жизнь.

После обыска зачастую путь один – в камеру временного содержания. Но каким был этот путь! Потолки не менее четырех метров в высоту, чуть ли не мраморные винтовые ступеньки, красный кирпич, помпезность. И все бы ничего, только к помпезности добавлялась столетняя разруха, копоть и империя плесени, царившая в этой обители. Мы шли по тонким доскам, которые были уложены мостом над местным потопом, заполнившим все коридоры. Прыжок через небольшое озеро – и вот ты уже в камере. Хотя о том, что это камера, говорили только двухъярусные нары и решетки на окнах, а на самом деле это был гигантский ангар, рассчитанный одновременно на пятьдесят-шестьдесят арестантов, которые должны были лежать в два яруса, как консервы. Потолок достигал восьми метров. О пребывании тут людей свидетельствовал только мусор, остальное же было поглощено водой, копотью, пылью, обваленными стенами и потоком.

Мы знали, что будем тут недолго, но это слово в тюрьме приобретает совершенно иные рамки. Кто-то кипятил воду, кто-то возился в поисках сладкого, а кто-то курил и молча смотрел в разбитое окно, выходившее на другие тюремные корпуса. Каждый занимался своим делом. Начали знакомиться и располагаться.

Оставаться в таких условиях невыносимо, они были слишком отвратными даже для арестанта, и, к счастью, к вечеру за нами все-таки пришли.

Оставили свои баулы в местной камере хранения и отправились на обзорную экскурсию по местным достопримечательностям. По итогу, не показав ничего нового, меня привели к моей камере-времянке. Двери распахнулись, и я шагнул в шумный гул толпы арестантов.

Это чердачное помещение с полукруглым потолком. Вдоль стен стояли нары, а по центру красовался вмонтированный в пол обеденный стол. Венцом был телевизор, элегантно водруженный на импровизированную тумбу между двух окон.

Камера была переполнена. Практически всюду лежали сумки, куртки, коробки с сухим пайком. Около тридцати человек роились в этом пчелином улье.

Мы прошли к столу, где по традиции находился чифир. Это была котловая «хата», то есть в ней собиралось и перенаправлялось по всей тюрьме «общее». В камере был человек за «общим», «человек за игрой», «смотрящий за хатой». Одним словом, на тот момент я вообще не понимал, что это все значит.

Постели мне никакой не выдали, поэтому меня ждал верхний ярус наполовину разорванной пружинной нары. Я застелил все это добро куртками и прочими вещами, что я прихватил с собой, – получилось то, что можно было назвать кроватью.

Вскоре принесли обед. Это было удивительно и неожиданно – домашняя еда. Настоящая домашняя еда! Прелесть царства плесени, разрухи, отсутствующих санитарных условий в том, что это нарушение прав заключенных, что деньги на устранение нарушений выделяются, но куда-то пропадают. Все знают куда. Чтобы заключенные молчали на этот счет, никуда не жаловались, не голодали, и не резали вены, администрация чудесного заведения идет на уступки. Телевизор, дороги, телефоны, хорошая еда.

Я запомнил тот раз, потому что он был последним, когда я вкусно ел в тюрьме. Мой организм настолько привык к отраве сухих пайков, к ядовитым хлебцам, сырому хлебу, вонючей капусте, что доза рая взорвала мой желудок, а это в тюрьме довольно страшное и неудобное событие. В результате большую часть времени я спал, лежал и пытался совладать со своим организмом. Расслабиться в таких камерах сложно, постоянно горит свет, постоянно включен телевизор, постоянно перемещения и разговоры.

Когда мне стало лучше, я спускался со своей «пальмы», смотрел телевизор или наблюдал за игрой. Курили. Общались. Мне запомнился один арестант, ехавший этапом из Карелии. Он отсидел всего пять лет, но был исполосован с головы до ног. Все тело в шрамах, которые он наносил собственными руками, чтобы защитить честь и достоинство. На вид – шестидесятилетний старик, на деле – тридцатилетний мужчина. Глаза наполнены холодом, решимостью и безнадежностью. Его ждал путь назад, в ад на земле. Он рассказывал о том, что, когда люди попадают в карельские СИЗО, им принудительно бреют голову станком. Одним на всех, без воды и пены. Срезают волосы вместе с кожей. О том, что специально сформированные отряды из заключенных беспощадно избивают тех, кто оказывает сопротивление хоть малейшим требованиям руководства исправительного учреждения. Изнасилования, травмы, убийства – это норма. Карелия – место, где людей превращают в скот при попустительстве властей России.

На самом деле, несмотря на все неприятности, было время отдохнуть и отдышаться. В целом все этапники были нормальными ребятами.

Было комфортно даже в этом переполненном муравейнике. Исключением были только авторитеты. Все, кто был «за общим», «за хатой», и их близкие. Целый день они не думали ни о чем, кроме вечера. Их не интересовали события в камере. В мире им нужна была лишь доза. Шприцов в тюрьме нет. Или у нас их не было, поэтому у всех, кто поступал в камеру, сразу просили ручки, содержащие гелиевые пасты, так сказать, на «общие нужны». Я искренне не ожидал подвоха. Оказывается, если из ручки достать пасту, а из пасты вылить краску, то, если заменить шарик иголкой, получается неплохой шприц, инъекция которого должна впрыскиваться с помощью импровизированного поршня. После наступления ночи блатные покупали наркотики, которые им передавали со свободы. Приготовив зелье, они по очереди кололи друг другу его в подмышку и начинали веселиться, чувствуя себя королями мира, хотя для всех в камере были простыми наркоманами, меняющими интересы общие на ширево.

Я с детства с огромной настороженностью относился к наркотикам, особенно связанным со шприцами, жить в камере, где это варится и колется, было отвратительным чувством. Поэтому я был несказанно рад, когда меня заказали с вещами на этап.

Мнения, высказанные в рубрике «Блоги», передают взгляды самих авторов и не обязательно отражают позицию редакции

Все блоги Геннадия Афанасьева читайте здесь