Миясер Люманова: «Не считали нас за людей, обращались как со скотиной»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годы Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Миясер Люманова (Исакова), крымская татарка, родилась 1 ноября 1935 года в деревне Биюк-Мускомия (с 1945 года Широкое – КР) Балаклавского района Крымской АССР.

Состав семьи при выселении: отец Исак Умерджанов (1904 г.р.), мачеха Фериште Самединова (1906 г.р.), брат Эмирасан Исаков (1929 г.р.), брат Риза Исаков (1932 г.р.), я, Миясер Исакова, и сестра Сульбие Исакова (1944 г.р.). Мама Зелиха Исакова (1907 г.р.) умерла по болезни в 1942 году

В 1942 году пошла в 1 класс, проучилась 2 дня, научили считать до 100 по-татарски и сказали, чтобы больше не приходили. Шла война, школа находилась в местной мечети.

У нас был большой фруктовый сад, держали корову, баранов. Когда немцы оккупировали нашу деревню, наша мама доила корову на веранде и поила нас молоком. В наш фруктовый сад мы не могли заходить, там находились немцы, их лошади, брички и повозки.

В 1941 году отца забрали на фронт. Он был мобилизован в Трудовую армию, когда он вернулся, мамы уже не было в живых. Нас осталось четверо детей, самому маленькому братику Раету было 1,5 года. Он очень сильно заболел, у него начался рахит, в 1942 году умер. Мы, дети 14, 12 и 9 лет, остались без мамы.

Когда отец вернулся из Трудовой армии, он женился, в 1943 году родилась сестренка Сульбие.

Мачеха Фериште Самединова была из деревни Уппа (с 1945 года село Родное – КР) Балаклавского района. После родов она очень сильно заболела и не вставала с постели. Когда нас выселяли, ее вместе с кроватью, грудным ребенком и нами отправили в сад. Там мы находились за колючей проволокой, нас охраняли солдаты с собаками. Всю ночь просидели в этом саду, пока не приехали грузовые машины и не погрузили нас на эти машины вместе с кроватью. Потом загрузили в вагоны, на какой станции я не помню.

Пока ехали, завшивели, стали грязными. Кушать нечего, отец при высылке взял мешок фасоли, в дороге не могли толком сварить сырую фасоль. Только хочешь поставить варить, разожжешь огонь с помощью разных прутиков, только начинает фасоль набухать, как уже всех в вагоны загоняют. Опять сырую фасоль кушаем. На больших станциях давали 2 ведра какой-то жидкости и говорили, что это суп.

Пока ехали в вагонах, все были живы, мачеха лежала на кровати с маленькой сестренкой, в вагоне было 4 семьи по 4 углам, в каждой семье имелось по 3 детей и пожилые женщины. Вагоны предназначались для перевозки скота, закрывались на засовы, только на станциях открывали. Когда ехали, в вагоне было темно, а окна затянуты колючей проволокой. Никакой вентиляции воздуха и условий для приготовления пищи не было. Люди были голодными и боялись выходить из вагонов, чтобы не отстать от поезда. Половину вагонов эшелона прицепили к другим эшелонам, увозившим на Урал. Остальных везли дальше. Люди кричали и боялись за своих близких. Из вагонов вытаскивали умерших, нам говорили, что их похоронят, но мы не знали, хоронили их или нет. Не считали нас за людей, обращались как со скотиной.

На больших станциях открывали вагоны и кричали: «2 ведра и мешок!». Организованного питания не было.

Я очень сильно заболела, начало течь ухо, отец постриг меня налысо как мальчика, смотреть за мной было некому, мачеха лежала и не вставала. У меня в ушах появились черви, одно ухо почти не слышит.

Прибыл эшелон на станцию Челек Самаркандской области Узбекской ССР ночью. Нас сразу отправили в баню, людей очень было много, не знаю, мылись все или нет. Отец сказал, чтобы я не отставала от соседей по вагону. Загрузили нас на брички и повезли в село Челек, там распределили по семьям узбеков, в каждый дом по две семьи.

Мачеха очень сильно болела, повезли ее в больницу на бричке, там посчитали, что она уже умерла и выкинули к мертвым. А она очнулась и вылезла оттуда. Отец не успел уехать, она выбежала к нему, откуда у нее появились силы? Отец ее забрал, а через несколько дней умерла сестренка Сульбие. Мачеха бредила, уже слез не осталось, и когда дочь умерла, даже не могла плакать. И она тоже очень хотела увидеть свою маму, вот она придет, вот она заходит, так и умерла… У нее очень много было одежды, и отец ее одежду менял на стакан молока, на еду и кормил ее и дочку, но она ничего не могла кушать, так и умерла.

Когда собирали урожай пшеницы, мы жили в Челеке. Сюда на грузовой машине приехали из города Бухары, искали рабочую силу. В семье осталось 2 брата, отец и я. Отец женился на Лутфие Бейруллаевой, у нее была своя дочь 3 года, и мы все вместе поехали в Бухару. Там была шелкомотальная фабрика, большие 3 дома-барака, каждой семье давали по одной комнате. Утром по гудку ходили на работу, работали мотальщицами – мотали кокон. Им давали по 600 грамм хлеба, а мне 300 грамм как иждивенцу. В 11 лет пошла в 1 класс, окончила 3 класса и пошла в ФЗО – училась шить. Один год отучилась и пошла работать. В 14 лет стала швеей-мотористкой, 6 лет отработала и вышла замуж в 1956 году в село Зерафшан Самаркандской области. Вместе с мужем и его семьей переехали в Самарканд в 1960 году. Устроилась на работу на швейную фабрику имени 8 марта, общий стаж работы 38 лет.

Имею 3 детей, 3 сына, вышла на пенсию. В Крым приехали 1993 году, в июне-месяце, в с. Родниковом Симферопольского района строили на выделенном участке дом. Я живу с мужем, с младшим сыном и его семьей. Старший сын Ремзий Люманов живет с нами, он инвалид 1 группы, его семья, в которой 4 детей, проживает в Самарканде: они не могут приехать в Крым, мы помочь им не можем.

(Воспоминание от 6 января 2010 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий