1 сентября 1889 года (13 сентября по новому стилю) появился на свет один из наиболее выдающихся лидеров крымскотатарского народа – Джафер Сейдамет. В честь 130-летия со дня рождения «крымского Петлюры» – литератора и публициста, в переломную эпоху ставшего военачальником и дипломатом – Крым.Реалии публикуют уникальные мемуары Сейдамета.
Продолжение. Предыдущая часть здесь.
Возвращение в Крым
В письме, которое я в это время получил из дому, семья писала, что этим летом они ждут меня и что нет никаких препятствий для моего путешествия в Крым. Меня это весьма обрадовало. Я мог встретиться со своей семьей и повидать родину. Я с нетерпением ждал окончания экзаменов и начала каникул. В те дни я также получил письмо от [Номана] Челебиджихана – он писал, что в июле будет в Стамбуле, и просил меня встретиться с ним там. Сразу после экзаменов я взошел в Марселе на борт корабля «Lamartin».
Кухня на корабле была обильной и вкусной, море — спокойным. Я преимущественно читал в шезлонге. Я был весьма доволен, что мы также заглянули на остров Корфу и город Патры на Пелопоннесе. Мне очень понравились эти места. В конце этого приятного путешествия я прибыл в Стамбул.
Встреча с Челебиджиханом
Челебиджихан желал, чтобы мы в Стамбуле вместе приняли решение по одному важному делу. Он был очень рад, что я прибыл на встречу. Он детально рассказал мне, как трудно ему было жить в Санкт-Петербурге в бедности и как плохо это сказывалось на его учебе. А ведь тогда наши общества помощи студентам действовали в Санкт-Петербурге и в Крыму. Но Челебиджихан не просил помощи у них.
Поскольку в письме, которое он написал мне в Париж, он упомянул, что петербургское общество помощи не понимает талантов и способностей студентов, а также их трудного финансового положения, и поскольку я также знал, что Челебиджихан не только открыто не скажет там о своих материальных проблемах, но даже косвенно не намекнет на них, я не расспрашивал его, обращался ли он к обществу. Воистину, Челебиджихан провел в Санкт-Петербурге самые горькие дни своей жизни.
Челебиджихану очень понравилась столица, тамошняя научная среда, особенно профессоров и студентов Психоневрологического института [основан в 1907 г., с 1927 г. – им. В. М. Бехтерева]. Он рассказывал, что российские ученые не удовольствовались в науке таким положением, как ученые на Западе, что страсть к поиску научной истины еще приведет их гораздо дальше, рассказал, как самые бедные российские студенты преодолевают тысячи трудностей, усердно учатся, полностью отказываясь от чиновничьей карьеры... Это его крайне беспокоило... Когда он размышлял о российском прогрессе в науке, то приходил к выводу, что будь-то сегодня или в будущем, ситуация складывается в пользу россиян – это причиняло ему сильную боль.
В то время мы оба были убеждены, что сущность национального освобождения коренится в науке, мы считали, что нам крайне нужен слой интеллигенции и, особенно, ученые. Но как и где было появиться ученым в народе, у которого не только не было университета, но даже права открывать средние школы для учителей? Мы отдавали себе отчет в том, что среда татарских ученых в полном смысле этого слова не возникнет, если у нас лишь кое-где будут студенты на факультетах литературы или философии, мы понимали материальные трудности учащихся, мы сознавали, как трудно с экономической точки зрения долго жить в большом городе. Смерть [Абдуллы] Токая очень болезненным образом доказала, насколько хрупка национальная подготовка нашего народа. А Челебиджихан был очень привязан к Токаю.
После моего отъезда в Париж в 1912 году мусульманские студенты в Стамбуле основали общество. Челебиджихан, как и прочие друзья, укрепил контакты с казанской группой. Они брали у них стихи Токая, читали их и следили за прессой казанских татар. Непосредственно Челебиджихан, вместе с Темирджаном [Тимурджаном, Теймурджаном – писателем и педагогом Абибуллой Одабашем] и Бекиром Чобан-заде [в будущем – одним из самых выдающихся крымскотатарских филологов], как люди, особенно привязанные к литературе, тщательно анализировали стихи Токая, и, действительно, очень привязались к нему.
Они ценили в Токае больше духовность, возвышенность веры и характер, чем его поэтическое искусство. Они не находили ничего особенного в форме и содержании его стихов. Несмотря на это, Челебиджихан никогда не терял своей большой любви, испытываемой к Токаю. Смерть Токая в молодом возрасте, в нужде, глубоко потрясла его. Он страстно убеждал, что смерть молодого поэта доказала, что не только наш народ, но даже интеллигенция еще не находятся на должном уровне, чтобы полностью исполнить свои обязательства перед страной.
Некоторые богатые и одновременно патриотически настроенные российские татары, среди прочих форм благотворительной деятельности, открывали частично реформированные медресе или серьезно поддерживали их финансово. Однако их помощь студентам университетов была каплей в море потребностей. Помощь, которую оказывали студентам «Hayriye Cemiyeti» [«Благотворительные общества»], не достигла даже десяти процентов других филантропических расходов этих организаций. И сам вопрос этой помощи часто становился предметом полемики в обществах. Большинство благотворителей не понимали, что народ должен помогать будущим врачам и инженерам. Не было конца вопросам, будут ли «они» после окончания учебы бесплатно работать для людей. Но проблема на этом не заканчивалась. Там расспрашивали, читают ли ученики предписанные молитвы и не слишком ли часто ходят в театр.
Да, российские татары еще не достигли уровня, который позволил бы им понять важность высшего образования для национальных интересов и склонил бы их пойти на жертвы ради этой благородной цели. Поэтому молодежь продолжала учебу с трудом.
Первый день после прибытия в Стамбул я провел, обсуждая с Челебиджиханом эти вопросы. Он рассказывал о Санкт-Петербурге, я – о Париже, мы обменялись впечатлениями о жизни в большом городе, доверили друг другу свои мысли. В этот первый день моего пребывания я не спросил, какой именно важный вопрос он хотел обсудить со мной в Стамбуле. На следующий день мы провели много часов, разговаривая с друзьями, которые узнали о моем приезде. Вечером мы пошли с Челебиджиханом в одну тихую кофейню и, наконец, начали говорить о его важной проблеме. Однако прежде, чем я тщательно изложу, о чем шла речь, я попытаюсь очертить фон дела.
Итак, мы оба были глубоко убеждены, что должны не только учиться и выпуститься, но и посвятить всю свою жизнь науке. Мы стремились таким образом устроить свой быт, чтобы в нашей национальной деятельности не остаться в материальной нужде, а наоборот, быть полностью свободными от этих забот. Что до меня, то богатство моего отца позволяло это. Я лишь задумывался, поймет ли отец смысл моих устремлений. Однако финансовое положение отца Челебиджихана было крайне скверным. Мой друг не мог надеяться на помощь со стороны семьи в равной степени ни сейчас, ни в будущем. А с другой стороны, если бы он не закончил учебу, не посвятил бы всего себя науке, если бы без материальных забот не смог трудиться для народного дела – жизнь потеряла бы для него смысл. Итак, имели ли мы право вступать в брак без любви, не задаваясь вопросом, сможем ли мы позже полюбить взятую в жены женщину? Мы оба были убеждены, что только союз, основанный на взаимной, сильной, серьезной и чистой любви, может дать надежду на счастье. Мы защищали этот принцип и пытались продвигать этот образ мышления в нашем обществе.
Один друг Челебиджихана из Гёзлева [с 1784 г. – Евпатории] Дост Мамбет Хаджи рассказал ему, что мог бы сосватать ему одну девушку из рода Гаффари – одного из самых старых и богатых в Гёзлеве. Он убеждал, что у девушки, кроме матери и младшего брата, никого нет [по другим данным, у девушки был отец – Сеит Абди Хаджи], и в этой ситуации Челебиджихан легко мог бы избавиться от материальных забот. Дост Мамбет также добавил, что если на то будет воля Челебиджихана, он все устроит соответствующим образом.
Имел ли право Челебиджихан принять такое решение, чтобы освободиться от материальных забот и посвятить свою жизнь науке и работе для народа?
Это и был, собственно, тот важный вопрос, который мы должны были обсудить и разрешить.
Продолжение следует.
Примечание: В квадратных скобках курсивом даны пояснения крымского историка Сергея Громенко или переводы упомянутых Сейдаметом названий, а обычным шрифтом вставлены отсутствующие в оригинале слова, необходимые для лучшего понимания текста.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: