Найле Исмаилова: «Трое моих детей и по сей день живут в Узбекистане»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годы Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Найле Исмаилова (девичья Рамазанова), крымская татарка, родилась в 1928 году в Крыму, в селе Юкъары Керменчик Куйбышевского (ныне село Высокое Бахчисарайского – КР) района.

Состав семьи: отец Рамазан Осман (1873 г.р.), мать Зоре Тейфук (1892 г.р.), брат Джемиль Рамазанов (1926 г.р.), я, Найле Рамазанова (1928 г.р.), племянник Эрфан Ибраимов (1938 г.р.), бабушка-соседка Ребия Абибуллаева (год рождения не помню).

На момент депортации проживали в Крыму, в с. Юкъары Керменчик Куйбышевского района. Училась до начала войны в школе с. Юкъары Керменчик, перешла в 6-й класс. Перед депортацией не училась.

На момент депортации оставили дом со всем инвентарем, запасы продуктов, приусадебный участок примерно 10-15 соток. Домашнюю птицу и коров во время войны увели немцы и партизаны. В доме отец сделал потайной маленький склад, куда он спрятал 2 тюка прессованного табака, две бочки пшеницы, немного засоленного мяса и петмес (сваренный до густоты сок винограда – КР). Это все оставили, ничего с собой не взяли.

Из нашей семьи в Красную армию были мобилизованы:

старший брат Ибраим Рамазанов, служил во время войны на Балтийском флоте на подводной лодке в должности капитана. Войну окончил подполковником. Еще во время войны ремонтировал подводные лодки и торпеды, а впоследствии стал главным инженером Ленинградского судостроительного завода. В мирное время вышла книга «Запас прочности» (автор Корж), в которой написано и о моем брате;

второй брат Анафи Рамазанов служил в Красной армии, а впоследствии оттуда был отправлен на войну, которую закончил в Германии в должности старшего лейтенанта;

зять Василий Федосеевич Волько, муж моей старшей сестры Фатмы Рамазановой, вернулся майором. Сестра работала в Госбанке и была эвакуирована в Краснодарский край. Когда она вернулась через 2 недели, ее тоже депортировали;

второй зять Владимир Михайлович Власьев ушел служить на войну рядовым, а вернулся старшим лейтенантом.

Мы оказывали помощь партизанам, снабжали их продуктами по мере возможности. В Трудовую армию мы не попали, потому что были еще молоды.

С вечера 17 мая заехало очень много бортовых машин. Перед депортацией к нам поселили военного, который прожил несколько дней и все писал и писал какие-то списки. Мы его кормили и поили, выделили ему самую лучшую комнату. А впоследствии поняли, что он составлял списки на депортацию.

Утром 18 мая, в 4 часа, постучали и сообщили о выселении. Папа стал показывать на фото своих детей, которые воевали. Военный ответил: «Собирайтесь, там разберутся». Конечно-же, никто ни в чем не разбирался. На сборы дали 15 минут, никаких документов и разъяснений не было, Физического насилия не было, но и помощи с их стороны и какого-то объяснения тоже не было.

Отец растерялся, и поэтому из дома мы вышли практически без ничего. Разрешили взять по 50 кг, но так как родители были пожилыми людьми, а мы еще детьми, то взяли немного личных вещей и все.

Возле дома нас и еще две семьи погрузили в одну машину, повезли на станцию Сюрень в Куйбышевском районе и сразу погрузили в товарные вагоны. Конвойного сопровождения было.

Нас, всех 6 человек, погрузили на станции Сюрень и повезли в Симферополь. Целостность семьи сохранилась, мы все вместе были в одном вагоне.

Вагон товарный, нары из досок, грязь, вши. Туалета не было, терпели до остановок, на остановках ходили под вагоны. На остановках брат бегал за водой. Время стоянок не объявляли, когда как получится. Кормить начали через несколько дней (это я помню точно). Один раз в сутки давали что-то похожее на суп, кусочек хлеба из проса. В нашем вагоне, слава Богу, больных и умерших не было. Но с других вагонов умерших выставляли на обочину дороги. Врача и медсестру я лично не видела.

Дата отправления – 18 мая, дату прибытия точно не помню – рассудок помутился, счет потеряли, но прибыли примерно через 2 недели.

Привезли в Чувашскую АССР, нас встретили, наверное, местные на подводах. Стариков и детей везли на подводах, остальные шли пешком по берегу Волги.

Потом нас погрузили на баржи, закрыли все люки, и мы всю ночь плыли. Утром мы приехали, нас выгрузили на другой берег. Стариков и детей везли на подводах, а мы шли пешком по лесным дорогам. Прибыли на лесоучасток Три-Рутки, Каратенский леспромхоз, Марийская АССР, население все попряталось.

Нас встретили нормально, насилия по отношению к нам не было. Нас поселили в барак, дали одну комнату на 6 человек. Крыша, окна, двери и большое количество клопов – все это было. Печь находилась в соседней комнате, куда поселили другую семью, мы вместе готовили и топили одну печь. Колодец был возле барака. Первое время нам давали хлеб в расчете на рабочего 600 грамм, иждивенца 200 граммов. А в столовой давали суп щавелевый.

Продукты нам стали давать позже (точно не помню), но, наверное, уже в 1945 году. В 1949 году дали ссуду на строительство дома и выделяли участки.

Работали в леспромхозе. Сначала пилили ручными пилами. В 1949 году появились электропилы, я была помощником моториста. Брат Джемиль тоже работал в лесу, в 1948 году закончил заочно курсы на электромеханика и дальше работал в лесу по этой специальности. Отец и мама тоже работали 4 года в лесу для того, чтобы получить карточки на продукты и не умереть с голода. Мама жгла сучки, папа ровнял дороги, по которым ездили лесовозы. Работали с раннего утра до темна. Деньги за работу нам давали, но на них нечего было купить, поэтому все старались работать из-за хлебных карточек.

В нашей семье нарушений не было. Мы все работали, выполняли и перевыполняли план. Я о вербовке людей в качестве осведомителей ничего не знаю и не помню. Наш комендант был очень хороший и всячески нам помогал.

Только по разрешению и по пропуску от коменданта мы могли покинуть территорию спецпоселения. Моя подруга без ведома коменданта покинула лесоучасток, хотела поехать к родственникам в Узбекистан. Ее поймали и присудили 2 или 3 года заключения.

У нас на лесоучастке был медпункт. Из нашей семьи никто не умер. Но прошла эпидемия тифа: я помню троих девушек, которых сразу же отделили от всех, а потом увезли в больницу, назначили карантин, умерших не было. На нашем лесоучастке от голода никто не умер. Умирали только старые и больные.

Братья вернулись с войны к нам. Брат Джемиль учился на курсах электромехаников, но заочно, так как нужно было работать. Мой будущий муж учился на шоферских курсах. Перед началом войны я закончила 5 классов и обучалась на крымскотатарском языке. Больше учиться у меня возможности не было.

На лесоучастке была самодеятельность. Во внерабочее время люди сами ставили пьески на крымскотатарском языке «Арзы къыз», «Алие бону» и т.д. Никто не запрещал соблюдать национальные традиции, обычаи, отмечать национальные и религиозные праздники, совершать открыто религиозные обряды. Публично и свободно обсуждать как между собой, так и с представителями власти вопросы возвращения на родину – в Крым – мы не могли.

Мы все стали переезжать в Узбекистан, потому что большая часть крымскотатарского народа была там. В 1958 году я переехала в Узбекистан. В 1949 году вышла замуж, родила и воспитала шестерых детей, всем дала образование.

В Крым разрешили свободно переезжать в 90-е годы, но я смогла переехать только в 2003 году вместе с семьей моей младшей дочери. Муж умер в 1990 году. Трое моих детей и по сей день живут в Узбекистане – нет возможности переехать.

Я живу в с. Скалистое Бахчисарайского района. Запись вела моя дочь Ление Каракаш. Я с записью согласна.

(Воспоминание от 10 января 2010 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий