1 сентября 1889 года (13 сентября по новому стилю) появился на свет один из наиболее выдающихся лидеров крымскотатарского народа – Джафер Сейдамет. В честь 130–летия со дня рождения «крымского Петлюры» – литератора и публициста, в переломную эпоху ставшего военачальником и дипломатом – Крым.Реалии публикуют уникальные мемуары Сейдамета.
Продолжение. Предыдущая часть здесь .
Какой секрет был у Ислама Аки?
Когда в ноябре [1915 г.] турецкий флот обстрелял берега Крыма, некоторые из наших старших жителей загорелись надеждой. В нашей деревне старик Ислам Ака с подвохом спросил о смысле этой бомбардировки. Мое объяснение не удовлетворило его. Он по секрету доверил мне свой ответ: «Это не только для того, чтобы воевать, но и для того, чтобы после войны можно было сказать об этих землях: «там мы тоже воевали».
Эмин Бей своим стихом повсюду пробудил надежду. Все исполнились уверенности, что грядут перемены. Те, кто доверял друг другу, говорили только об этом.
В Петербургском университете
Алим Сеит Джемиль в нескольких письмах, которые прислал мне из Петербурга, писал, что обучение в университете началось, и что я должен как можно скорее приехать. Однако вопрос с виноделием и разговоры, которые я вел по «национальному делу», задержали мой отъезд. Наконец, в конце октября я добрался до Москвы.
Мы с Меном Сеитом Джемилем пошли к декану юридического факультета профессору [Давиду] Гримму. Он расспросил меня о моих профессорах права в Париже и лекциях. Через несколько дней он передал известие, что искренне надеется, что я смогу поступить в университет, но я должен еще поработать над своим русским языком. Так и случилось. Через неделю я поступил на юридический факультет и начал посещать лекции.
Была большая разница между юридическими студиями в Париже и Петербурге. В Париже учеба была полна официоза и дисциплины
Я снял комнату в хорошем районе на улице Гороховой, 4, в квартире, принадлежащей одной польской семье. Одновременно я начал брать уроки русского у некоего казака, тоже студента-юриста. Была большая разница между юридическими студиями в Париже и Петербурге. В Париже учеба была полна официоза и дисциплины. Профессора придавали большое значение науке. Они говорили на темы строго научные, абсолютно избегали даже косвенного включения студентов в актуальную политику... Студенты обнаруживали свои политические убеждения только на демонстрациях, однако не переживали политику глубоко, а прежде всего учились... Напротив, петербургские профессора пользовались каждым случаем, чтобы привить студентам идеи свободы, закона, справедливости. Они убеждали студентов в скверном положении России. Между профессорами и студентами возникали связи, менее основанные на знаниях, а больше опирающиеся на общие идеи и товарищество.
Работал в университете ученый, выходец из польских татар, [Михаил] Туган-Барановский – знаменитый на всю Россию своими экономическими трудами [в 1917-1918 гг. – министр финансов УНР]. Студенты любили его за левые взгляды и слушали его лекции с огромным интересом. Другой поляк по происхождению, [Лев] Петражицкий, профессор энциклопедии и философии права, также пользовался огромным уважением и привязанностью студентов. Его произведения переводились на западные языки, он был ученым, обладавшим в области философии права настолько широкими, новыми и конкретными взглядами, что открыл новую эру в философии права. Профессор Петражицкий умел говорить о философских течениях эпохи так, что студент был заинтересован в высшей степени. Студенты принимали Петражицкого за оракула знаний и бесспорного авторитета, проявляли к нему безграничное уважение и привязанность.
Также к лекциям очень известного на Западе, особенно во Франции и Англии, российского ученого, либерала, профессора [Максима] Ковалевского студенты проявляли большой интерес. Лекционный зал был переполнен, часть слушателей делала заметки стоя. Студенты видели в таких профессорах не только ученых, но и поборников новых идей, и особенно по этой причине были к ним глубоко привязаны.
Студенты жили скромно, легко налаживали между собой товарищеские связи, образовывали сплоченную, дружескую группу. Не прошло и двух недель с тех пор, как я начал учебу, а у меня уже был круг товарищей. Студент-казак, у которого я брал уроки русского, знал почти всех и со многими имел близкие отношения. Хотя он был беден, временами ему не хватало на хлеб, и бывало, что ему приходилось зарабатывать на жизнь ночной разгрузкой вагонов – он был весел и бодр... Я помогал ему, как мог, он также получал пакеты с провизией от семьи – и был счастлив. Интеллигентный и впечатлительный, хоть и не очень трудолюбивый, – он, однако, проявлял глубокий интерес к лекциям, особенно к литературе и философии. Беседы, которые я вел с ним на эти темы, помогали мне не только улучшить знание языка, но и лучше понять Россию.
Сто рублей от Челебиджихана
Челебиджихан не приехал в Петербург. Он остался с семьей в Гёзлеве. Ибо он был убежден, что грядет революция
В тот год [Номан] Челебиджихан не приехал в Петербург. Он остался с семьей в Гёзлеве. Ибо он был убежден, что грядет революция. Мы когда-то много спорили об этом в Крыму на какой-то встрече с друзьями. Я тогда утверждал, что революция далека. В итоге мы побились об заклад с Челебиджиханом на сто рублей... В Петербурге я забыл о пари. Между тем однажды я получил с почты перевод на 100 рублей и посылку... В сопроводительном письме Челебиджихан писал, что «к сожалению» я выиграл пари, в связи с чем он присылает деньги, а также специально приготовленное мясо жеребенка и несколько бутылок вина Бекетова... Его огорчало, что я выиграл пари – революция опаздывала, а все мы все еще жили надеждой на нее. В письме он отметил, что я выиграл благодаря своей сдержанности.
Влияние войны
В 1916 году война уже твердо давала знать о вызванном ею потрясении не только в военной, но и в политической сфере... Даже на улицах громко говорили, что неудачи российской армии вызваны немецкими шпионами в Генштабе. Наконец, была разоблачена действующая по всей России шпионская сеть, возглавляемая неким [Сергеем] Мясоедовым – российским офицером из Генерального штаба [Мясоедов был казнен по спорному обвинению еще весной 1915 года]. Это потрясло страну. Все видели, насколько испортилось и прогнило государство.
В Думе росли беспорядок и нервозность. Те, кто всерьез задумывался о военной ситуации в России и ее будущем, чтобы предотвратить худшее, пытались создать межпартийный блок. Во главе этой группы встал знаменитый [Павел] Милюков. Вскоре также выяснилось, что в эту группировку не включены наши мусульманские депутаты в Думе. Сославшись на это, я нанес Милюкову домашний визит, сделал с ним интервью, которое затем опубликовал в «Терджимане». В это время вопросом, жизненно занимавшим российских мусульман, стало назначение [Мухаммада] Баязитова на должность муфтия Оренбурга. Этот человек, с ретроградным умом, орудие в российских руках, ничего не понимал в религиозных делах, не умел также наладить никакого контакта с народом... Он издавал журнал «Сират-әл-мөстәкыйм» [«Прямой путь»], с помощью которого саботировал идеи прогресса. Из-за этого его знала вся мусульманская интеллигенция России. Назначение такого человека муфтием везде встречало негативную и решительную реакцию. В связи с этим я написал в «Терджиман» протестную статью, в которой показал, как были попраны права мусульман.
Наши встречи
Среди лекций, изучения русского языка, встреч с Челебиджиханом, Алимом Сеитом и его женой, а также переписки с Крымом я расширял круг знакомых среди студентов-мусульман в Петербурге... Я познакомился с Мустафой Куртиевым из Крыма, Мустафой Чокайоглу из Туркестана, несколькими казанскими купцами, имамом петербургской мечети Лутфи Исхаки и Захидом Шамилем – внуком знаменитого кавказского героя имама Шамиля, и другими.
Мы жили надеждой, что судьба российских мусульман вступает в фазу больших позитивных перемен
Как-то вечером мы пошли с Меном Сеитом Джемилем на встречу в дом Максудова, одного из знатнейших казанских купцов. Пришли более двадцати студентов. Хозяева устроили собравшимся богатый и полный внимания прием. До поздней ночи мы разговаривали в теплой и братской атмосфере. Мы чувствовали, что Россия начинает шататься, мы жили надеждой, что судьба российских мусульман вступает в фазу больших позитивных перемен. Встреча прошла в веселой, оживленной атмосфере... Мы с удовлетворением анализировали отклики на избрание Баязитова на должность муфтия, которые поступали изо всех тюркских стран. И я наслаждался этими разговорами и пробуждал в себе надежду...
Профессор-гадатель
Через несколько дней Мен Сеит сказал мне, что мы пойдем с визитом к одному профессору. Когда я спросил, кто такой этот ученый и зачем мы к нему пойдем, он, как обычно, рассмеялся и сказал: «Узнаем о твоем будущем...».
Далее он рассказал мне, что этот профессор еврей и предсказывает будущее по Талмуду и звездам. Он якобы был знаменит при царском дворе и в аристократических сферах. Мен Сеит настаивал, чтобы я пошел с ним. Для меня в тот период это были дела совершенно неважные, я даже считал все это глупостью. Однако отделаться от Мена Сеита мне не удалось, и, в конце концов, я пошел.
Коридор квартиры и стены гостиной, в которую мы вошли, украшали причудливые иллюстрации. Профессор был худой, серьезный, был около 55 лет, носил очки. На нем был редко надеваемый в тогдашней России черный сюртук. Он спросил мое имя и дату рождения. Поговорил с Меном Сеитом об общих знакомых и сказал, чтобы я пришел через несколько дней. Когда я пришел, он рассказал мне о разных фактах из моего прошлого, предсказал и будущее. Он предрек, что я буду заниматься политической деятельностью, избегу нескольких опасностей, женюсь на девушке, которую люблю, и которая в данный момент находится далеко. Он добавил, что долгое время я проведу вне дома, и что после нынешней войны последует вторая, еще большая. Когда я спросил, каковы будут ее результаты, он сказал: «Это будет словно огромный ураган, трудно предвидеть, кто спасется». Я наседал на Мена Сеита, чтобы он рассказал мне, почему счел необходимым эти визиты. Наконец он не выдержал и сообщил, что купец Максудов, у которого мы когда-то были в гостях, хочет отдать мне свою дочь в жены, и именно по его просьбе он повел меня к этому знаменитому гадателю. Одновременно Кёсе Мустафа Ага прислал мне письма, в которых описывал, как в наше село въехала какая-то семья из Казани и начала расспрашивать о моей семье, спрашивали особенно обо мне, о состоянии моего здоровья. Вроде бы, некоторые из спрошенных заявили, что у меня больные легкие. Все прояснилось... Я рассказал Мену Сеиту о том, как предсказатель рассказал о девушке, которую я люблю, и которая находится далеко. Он же более не настаивал, чтобы снова идти к Максудовым. А Алим Сеит рассказал, почему он дал своей дочери имя Ханифе. Так завершилось дело о моей помолвке в Петербурге.
Примечание: В квадратных скобках курсивом даны пояснения крымского историка Сергея Громенко или переводы упомянутых Сейдаметом названий, а обычным шрифтом вставлены отсутствующие в оригинале слова, необходимые для лучшего понимания текста.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: