Энвер Сулейманов: «Заново переживаю те дни депортации»

В Украине 18 мая – День памяти жертв геноцида крымскотатарского народа. По решению Государственного комитета обороны СССР в ходе спецоперации НКВД-НКГБ 18-20 мая 1944 года из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары, по официальным данным – 194111 человек. Результатом общенародной акции «Унутма» («Помни»), проведенной в 2004-2011 годах в Крыму, стал сбор около 950 воспоминаний очевидцев совершенного над крымскими татарами геноцида. В рамках 73-й годовщины депортации Крым.Реалии, совместно со Специальной комиссией Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий, публикуют уникальные свидетельства из этих исторических архивов.

Я, Энвер Сулейманов, крымский татарин, родился 18 января 1931 года, уроженец деревни Азек (с 1945 года Плодовое – КР) Бахчисарайского района Крымской АССР.

На момент выселения в состав семьи входили: отец Сулейман Джемилев (1886 г.р.), мать Бесибе Сулейманова (в девичестве Умерова, 1896 г.р.), сестра Пакизе Сулейманова (1924 г.р.), брат Ибраим Сулейманов (1926 г.р.).

На момент депортации семья проживала в деревне Азек Бахчисарайского района Крымской АССР. Жили в доме у Мухтар-агъа из 3-х комнат с верандой. Имели приусадебный участок и домашнюю скотину: корову, лошадь, а также 20 кур. В 1939 году я пошел в школу в первый класс.

У матери было три брата, из которых двоих мобилизовали в Красную Армию. Якуб Умеров (1902 г.р.) сражался на фронтах ВОВ, был ранен, вылечился, опять воевал против фашистов до победы над Германией. Сейдали Умеров (1904 г.р.) был ранен на войне и поэтому попал в фашистский плен, но смог убежать и вернулся домой. После победы был мобилизован в Трудовую армию в город Гурьев. Там он работал в угольных шахтах, затем парикмахером до конца мобилизации.

Исмаил Сулейманов (1920 г.р.), мой брат, участвовал в боях на Белорусском фронте, затем вместе с группой бойцов вынужден был уйти в лес. Партизанил в 1941 – 1944 годах в белорусских и украинских лесах до освобождения Украины от немецких оккупантов. Был командиром взрывной группы партизан. В стычках с немцами был ранен в правую руку. Когда предложили лечиться в госпитале, отказался и остался в лесу, продолжал воевать. Они взрывали немецкие эшелоны и уничтожали боевую силу врага. После работал в г. Луцке, вернее, служил в милиции на Ковальской железной дороге, получил звание младшего лейтенанта. Во время службы в железнодорожной милиции в Луцке он был обвинен в том, что его отец Сулейман Джемилев во время оккупации якобы был старостой в деревне Азек, за что и расстрелян. Но мой отец, конечно, не был старостой, а находился в спецпоселении в Узбекистане и работал в колхозе Дехкан Ургутского района Самаркандской области. Мать из конторы колхоза взяла справку о том, что отец жив и работает в колхозе, что он не был старостой во время немецко-фашистской оккупации. Так брат избежал незаслуженной кары в НКВД. Исмаил демобилизовался только в 1948 году, приехал в Узбекистан к нам и стал спецпоселенцем, как и родители.

Перед войной, в 1941 году, мать Бесиле Сулейманова (Умерова) работала председателем колхоза Коминтерн Бахчисарайского района Крымской АССР. Поэтому во время оккупации она все время боялась, что немцы ее заберут. Но жители села Азека любили ее и не выдали немцам.

Когда в 1944 году наша Красная Армия освободила деревню Азек, мы очень обрадовались. Думали, наконец, станем свободными от немецкого ига. Но случилась беда – огульное обвинение крымскотатарского народа...

Как-то мы, детвора, играли на колхозном дворе и услышали обрывок разговора офицеров: «Столько-то машин надо подготовить для всех». Тогда мы думали, что эти машины нужны для переезда солдат. Но оказалось, что это нужно было для осуществления депортации нас – крымских татар.

18 мая 1944 года в 3 часа ночи в нашу дверь грубо постучали. Мы проснулись от этого громкого стука. Вошли трое – два солдата и один офицер, вооруженные автоматами. Свое такое грубое вторжение они объяснили тем, что высылают всех крымских татар. Дали 15 минут на сборы и сказали: «Берите необходимое, но то, что унесете на себе». Все мы быстро оделись. Мать и брат Ибраим высыпали муку из мешка в наволочку, взяли немного сухофруктов. Сестра Пакизе успела взять из чердака фотокарточки брата Исмаила в форме красноармейца и в буденовке, которые прятали от немцев. Куда нас отправляют и на какой срок офицер нам не сообщил.

Как вошли солдаты, отца сразу вывели на крыльцо, один солдат караулил его с автоматом в руках, пока остальные члены семьи выходили из дома. В этой кошмарной суматохе мама крикнула мне, чтобы я взял ложки, кухонный нож и соль. Я взял 5 ложек и 1 нож, а карманы пальто заполнил солью и вышел из дома.

Нашу семью под конвоем вели в сторону центра деревни, но около перекрестка остановили. К нам присоединили семью красноармейца Якуб дайы (дайы – дядя со стороны матери – КР) – тетю Гульсум с 4-мя детьми, семью дяди Сейдали – тетю Мусемму с двумя детьми и дядю-инвалида Кадыра, который с трудом переставлял ноги. Нас всех вместе повели в школьный двор, куда привели еще других односельчан из числа крымских татар. Потом нас всех повели под конвоем на колхозный двор. Там стояли автомобили, крытые брезентом. Когда на колхозном дворе собрали всех крымских татар, нас погрузили на машины. Поодаль стояли офицеры войск НКВД и пограничных войск, которые смеялись, созерцая погрузку людей.

Когда сажали инвалида дядю Кадыра, офицер спросил фамилию. Дядя ответил, что он Умеров. Офицер усмехнулся и, повернувшись к группе военных сказал: «Этот уже умер!». Вот с таким злорадством офицеры НКВД сажали нас на студебеккеры. Говорили, что это американские машины. На каждой из них стоял солдат с оружием. Отправляли нас на 18 машинах. Во время остановки колонны, на краю села, еще раз проверили машины. На дороге у своей калитки стоял русский односельчанин – объездчик лугов и зерновых полей колхоза. Гадиной прозвали его за злой дух. Больная девочка Уршень из нашей машины попросила у него воду. Гадина ответил: «Куда приедешь, там напьешься».

Из нашей семьи были высланы со мной пять человек: отец Сулейман Джемилев, мать Бесибе Сулейманова (Умерова), сестра Пакизе и брат Ибраим.

Нас привезли сначала на станцию Альма (сейчас станция Почтовая – КР). Все погрузились в вагоны. Затем нам приказали слезть и снова загрузили на грузовики. Привезли в Бахчисарай и загрузили в телячьи вагоны. Когда сажали в скотские вагоны, закрыли двери и окна на замок.

В вагоне было темно, душно и стояло зловоние. Дышать было трудно, вентиляции нет. Все люди могли только сидеть, места было мало. Лечь невозможно было, туалета нет, по нужде ходили в угол вагона. Питьевой воды не было. При остановках эшелона те, у кого была мука, выбегали на землю и наспех готовили на железных пластинках, пекли лепешки. Затем по возможности делились между собой. Иногда не успевали выпекать, ели полусырыми, чтобы не умереть с голода. Бегали за водой к кранам на станции железной дороги.

После выезда из Крыма начали открывать двери и окна вагона, стало лучше дышать. Через несколько дней ежедневно давали на весь вагон одно ведро супа-баланды с рыбой для больных и детей. Кипяток и хлеб не выдавали. Никто из сопровождающих не оказывал больным никакой медицинской помощи. В вагоне не было ни врача, ни медсестры, ни медикаментов. Люди сидя охали, даже лечь не было места в вагоне. Нам, мальчикам, повезло – мы лежали на полках у окна вагона.

Нас отправили 18 мая 1944 года, ехали в дороге около 16 дней и прибыли в июне на место назначения в город Самарканд. Из Самарканда нас погрузили на телеги, прикрытые брезентом, доставили в пгт Ургут. Узбеки, местные жители, приняли нас молча, в больших котлах приготовили суп.

Из Ургута нас распределили по колхозам. Нашу семью, а также семьи дяди Якуба, Сейдали, тети Айше (сестры моей мамы) и Сабрие-тата (дочки тети Айше), погрузив на арбу с двумя огромными колесами, отправили в колхоз Дехкан Ургутского района.

Нас привезли в кишлак Гузний, где мы стали жили. Нам повезло, что каждую семью распределили по домам колхозников. Нашу семью поселили в мехмонхоне (гостиной) колхозника Облокул-молла. В этой квартире, где нас поместили, не было окон, но были три двери. Две двери в сторону двора, одна на улицу. Первые две мы закрыли. Мы ходили через дверь на улицу. Сыновья Облокул-бобо (бобо у узбеков означает дедушка – КР) Карим и Пармон стали нам помогать. Где-то раздобыли печку-соба, пробили наружу выход для трубы. Откуда-то принесли саму трубу и установили на стенке со стороны улицы. Они стали общаться с нами. Мать всегда читала Къуран (у крымских татар священная книга мусульман Коран – КР).

Топливо мы добывали сами, а воду брали из общего хауза-пруда возле здания мечети. В мечети поместили семью односельчанина Амета Сокир. В мечети находилась телеграфная станция Ургута. Ходили мы в общий туалет у чайханы. Во двор пока хозяин нас не пускал.

Продукты, воду и медикаменты в первые дни нам не давали. Помню, летом выдавали паек – муку и хлеб из муки проса, но в очень малом количестве. Эти пайки не могли спасти от голода.

Мать и сестра всю ночь при коптилке из патрона вязали из шерсти носки, платки и перчатки. Шерсть приносили колхозники и за труды матери и сестре давали сухофрукты, а кто-то маис (кукурузу), дит-кок (сушеный тутовник) или лепешку. Так семья спаслась от голода в первый год выселения.

В следующем году отношение населения к крымским татарам стало лучше. Хозяин нашего жилья Облокул-бобо открыл обе двери во двор и разрешил нам летом ходить в туалет во дворе. Весь дом оставлял на наше попечение, когда они сами каждое лето выезжали на свои томарха – земельные делянки, предоставленные им колхозом.

Стройматериалами нас не обеспечили, но давали ссуду в размере 5000 рублей. Нам затем пришлось ее вернуть по частям, заплатив 7000 рублей.

По прибытии в колхоз Дехкан, отправили на работу всю нашу семью и семьи дядей Якуба, Сейдали и тети Айше. Мы серпом косили ячмень и пшеницу, пололи плантации лука и моркови, караулили поливную воду в арыках, которая протекала через дворы домов. Арык тянулся на 2-3 км, а вода выходила из родника в Верхних Чинарах. За труды колхоз ничего не давал, спасал летом тутовник, которым люди питались.

Помню, среди нас осведомителем была женщина Зейнеп Сокир, коммунистка. Люди предупреждали друг друга, что Зейнеп-тата – осведомитель комендатуры спецпоселенцев.

Нам не разрешалось без разрешения коменданта переехать в другой район или город. Это каралось законом на 25 лет каторги. В 1953 году я поехал из Ургута в Самарканд, сдал документы на учебу на курсах подготовки учителей русского языка в 1-4 классах нерусских школ. Меня за это оштрафовали на 25 руб.

С 1944 до 1956 года мы каждый месяц ходили отмечаться в комендатуру. Когда в 1953 году я учился на курсах в Самарканде, мне приходилось каждый месяц ходить в комендатуру Самарканда.

В первые месяцы прибытия заболели кишечной инфекцией отец Сулейман Джемилев и дядя-инвалид Кадыр. Мама часто ходила к ним в больницу, носила суп-умач. Отец вышел из больницы, а дядя Кадыр умер. Похоронили его в общей могиле больницы. Мама всегда плакала по этому поводу, что не смогла сама похоронить своего брата. Служивший в Красной Армии мой брат Исмаил разыскал нас через Москву в 1946 году и приехал в отпуск. Мой дядя Сейдали, двоюродный брат Джемиль Садыков, мобилизованные в Трудовую армию, вернулись в 1956 году и соединились с семьями.

В 1946 году брат Исмаил отыскал нас и приехал в отпуск. Он спросил меня: «Хочешь учиться?». Я ответил, что очень хочу. Так я в 1946 году начал учиться в 5 классе на узбекском языке. В 1949 году окончил 7 классов на отлично, получил похвальную грамоту. Хотел учиться в техникуме, но в районо не выдали свидетельство. В 1949-1950 годах не смог продолжить учебу из-за материального положения семьи. В эти годы я работал рабочим в лесхозе Ургутского района. Ходили на работу за 3-4 км. Зимой у основания Ургутских гор Каратепинского хребта сначала очищали снег, затем выкапывали траншеи. Весной в этих траншеях сажали саженцы акации, американского ясеня и т.д. За день мы, подростки, выкапывали 4-5 км траншей. На ноги одевали чарыки (традиционная обувь типа постолов у народов Средней Азии – КР) из автомобильной резиновой камеры. Ногу обматывали тряпками. Возвращаясь домой, на спине приносили тюк дров. Сейчас думаю, как мы тогда по колено в снегу могли спускаться с горы?

С осени 1950 года я продолжил учебу в 8-м классе узбекской школы. Учился на отлично. Со второй четверти 8 класса перешел из узбекского отделения на русское. В 1953 году окончил среднюю школу имени Сталина в Ургуте. Подал заявление в Самаркандский мединститут. На экзамене русского языка не прошел. Как оказалось, в 1953 году крымских татар не принимали в вузы. Со мной поступал односельчанин, крымский татарин Тимур Чилеев и тоже не смог поступить. Он три раза поступал в мединститут. Наконец, на 3-м году его зачислили вольнослушателем, а после кампании по сбору хлопка зачислили на 1 курс мединститута. Учился он отлично, с 3 курса его перевели в Ташкентский мединститут. После он работал в Самарканде заведующим зубопротезного отделения до конца своей жизни.

В 1953-54 годах я работал воспитателем в санаторно-лесной школе в Нижних Чинарах под Ургутом. В 1954 году поступил в пединститут им. Горького в Самарканде. Потом институт преобразовали в университет. Учился заочно и работал до 1957 года в кишлаке Ваткан Ургутского района, преподавал в узбекской школе №16 арифметику, геометрию, алгебру, черчение, физику и физкультуру. В 1960 году окончил физико-математический факультет Самаркандского университета, а впоследствии – филологический факультет СамГУ, а также университет марксизма-ленинизма в Самарканде.

В 1944-1956 годы условий для развития крымскотатарской культуры, языка и искусства не было. Запрещалось на крымскотатарском языке выпускать стенгазеты, журналы. Ни музеев, ни классов на родном языке не было.

Мы жили среди мусульманского населения – узбеков. Поэтому свои традиции могли соблюдать. Свободно совершали религиозные обряды – намаз, дуа, никях и дженазе. Строго запрещалось публично обсуждать вопросы возвращения в Крым. Запрещалось отправлять письма, петиции с требованием отмены правовых актов, нарушивших права целого народа.

После Указа ПВС СССР от 28 сентября 1956 года сняли подписку в комендатурах, стали наших парней принимать на службу в Советской армии. Можно было жить, где хочешь, но только не на Родине – в Крыму. Не давали право на возвращение имущества, конфискованного при выселении.

После Указа 1956 года о снятии режима спецпоселений крымские татары могли свободнее жить, переезжать в другие регионы СССР. Население стало относиться лояльно к крымским татарам. В 1970 – 1980 годы в учреждениях, где работали крымские татары, они стали выдвигаться на руководящие посты. Например, в поселке Хишрау-ГЭС города Самарканда председателем стала крымская татарка Сима Аблязова. Завучем в школе № 36 пос. Хишрау-ГЭС стала немка Лидия Демерджи.

Люди начали строить индивидуальные дома. Стали выпускать на крымскотатарском языке газету «Ленин байрагъы», журнал «Йылдыз», передачи на радио. Когда впервые услышали радиопередачу на родном языке, мы все плакали.

В Крым мы вернулись в 1988 году. Купили маленький домик в селе Сююр-Таш (Белокаменка) Бахчисарайского района. Затем на участке своего двора построили новый дом. В данное время всей семьей живем в этом доме.

РS. Собственноручно заполнил заявление и свидетельство о депортации крымскотатарского народа. Когда пишу, рука дрожит, поэтому буквы ложатся не так, как хотелось бы. Прошу за записи извинить меня.

При заполнении и заявления и свидетельства заново переживаю те дни депортации. Заново стоят перед глазами кошмарные дни выселения под конвоем, душные вагоны без еды и воды. Плач детей, стоны больных, причитания бабушек и матерей, проникшие в наши детские уши, остались навсегда…

(Воспоминание датировано 12 сентября 2009 года)

Подготовил к публикации Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий