Линяре Дерменджи: «Кто успел убежать, тот спасся, а кто остался, там он и погиб»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал депортировали всех крымских татар (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годы Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Линяре Дерменджи, крымская татарка, родилась 6 февраля 1930 года в г. Симферополе.

Состав семьи на момент выселения: мать Сельме Муратова (1912 г.р.) и я, ее дочь Линяре Дерменджи. Отец ушел на фронт. Место проживания накануне депортации: Симферополь, ул. Турецкая, дом 21, квартира на 2 этаже; сейчас там находится Центральный районный суд г. Симферополя.

Во время депортации не училась в школе, работающих школ еще не было, до войны закончила пять классов. Мать Сельме Муратова успела поступить на работу на главпочтамт в г. Симферополе.

Нашим имуществом в Симферополе была трехкомнатная квартира со всей обстановкой и большая отцовская библиотека, так как мой отец, Абдулла Дерменджи, до войны был видным крымскотатарским писателем, журналистом-критиком. Отец родился и вырос в деревне Кикенеиз (сейчас Оползневое) Ялтинского района. Дом и усадьба – земля в 15 соток, принадлежавшие его отцу и матери, Ибраиму Дерменджи и Фадьме Дерменджи, которая тоже в ночь на 18 мая 1944 года была депортирована из собственного дома. Если бы не депортация, моему отцу Абдулле Дерменджи, демобилизованному инвалиду войны должны были принадлежать дом и усадьба родителей с землей в 15 соток в деревне Кикенеиз (по адресу: ул. Пограничная, 14), где он родился и вырос. Живут там сейчас пришлые люди, которые никакого отношения к дому и усадьбе не имеют по праву. Из-за проведенного геноцида по национальному признаку над крымскотатарским народом произошла вопиющая несправедливость.

Отец, Абдулла Дерменджи, был мобилизован в Красную армию в 1941 году. Дядя Умер Дерменджи в 1944 году был в Трудовой армии. В 1944 г. в Трудовой армии погиб дядя Эюп Дерменджи, он был детский писатель.

О готовящейся депортации мы ничего не слышали до этой ночи... 18 мая 1944 года, в 2 часа ночи, нас заставили открыть дверь военные люди, они объявили нам сонным о нашем немедленном выходе из квартиры в течение 15 минут на основании военного приказа, обвинение не зачитывали. Куда и зачем выселяют не объявляли. Нас подталкивали солдаты к выходу из квартиры своим оружием. Никаких личных вещей нам брать не позволили.

Мы оделись и вышли, взяв небольшой мешочек с 5 килограммами черной муки, кружку для питья и сковороду. Одели на себя пальто и обувь, шел дождь. Нас сопровождали с оружием в руках трое солдат. Под сопровождением конвоя нас погрузили в открытый грузовик, где уже находились наши соотечественники.

В нашем доме по улице Турецкая, 21 мы были единственной семьей крымских татар.

Нас привезли на станцию Сарабуз (Остряково) и погрузили в товарные вагоны с верхней полкой. В вагоне нас было человек пятьдесят с лишним. Все были изгнаны без имущества, с небольшим количеством продуктов. В Сарабузе простояли в вагонах, конвоиры нас не выпускали. Ни о каких-либо наших правах нам не сообщили, отнеслись к нам очень жестоко. Маленькие дети плакали, старики стонали. Я тоже плакала. Физического уничтожения в нашем вагоне не было, но относились жестоко.

Вагон был товарный для перевозки скота и товаров. Маленькое окошечко под потолком вагона было затянуто колючей проволокой. Воздуха не хватало, через несколько дней пути из нашего вагона вынесли умерших – старушку и маленького мальчика. Поезд останавливался на полустанках, чтобы оставить умерших на обочинах железной дороги, хоронить не пускали. Пить воду давали недостаточно. Ее всегда не хватало. Обращались конвоиры с людьми как со скотом. Мы все в вагоне овшивели во время пути. Люди молились Богу о спасении, причитали и плакали. Старичок в нашем вагоне вырезал в углу вагона ножом дыру, отгородил тряпкой, чтобы люди могли опорожняться в движущемся поезде. Есть не давали. Голод утоляли тем, что успели взять из дома. Жевали сырую пшеницу. На стоянках на камнях разжигали костры из колючек и веток и на сковородках пекли жидкие на воде блины и варили зерно, взятое из покинутых домов. Раздавался неожиданно приказ «По вагонам!», и люди, обжигаясь, хватали сковороды и кастрюли с недоваренным зерном и бежали к вагонам продолжать путь. В вагоне от тесноты стоял смрад, люди собирали и убивали заведшихся в вагоне вшей. Ближе к степям нам начали давать по две рыбки, сухие как камень, обросшие белой солью. Мы их глодали и еще больше хотелось пить, а пить воды не было. Отношение к больным и умершим было жестокое. Никакого горячего питания в пути следования не давалось, люди выживали как могли.

Никаких медсестер и медикаментов для больных не было, в пути не было никакой помощи. Случаев смерти людей в вагоне и во всем эшелоне было множество. Трупы умерших забирали конвоиры и оставляли на обочинах дороги, а мы ехали дальше.

На 23-й день пути нас, оставшихся в живых, вывели из вагонов и погрузили на грузовики. Нас от станции Бекабад увезли далеко в степь, где не было ни деревца, ни домов. Стали нас поселять в землянках глубоких, на земляные нары. Люди поняли, что привезли их на смерть. Водился тут паук каракурт и змеи. Мы с мамой в отчаянии решили бежать оттуда, спасать свою жизнь. Истощенных женщин, стариков и детей привезли сюда для строительства ФархадГЭС. Так объявили людям. Никаких местных жителей там мы не видели.

Мы с мамой тут же в этот вечер тихонько, прячась, забрались в пустой стоящий недалеко грузовик и спрятались под брезентом, лежащим там. Вскоре грузовик отправился и мы, затаив дыхание, поняли, что уезжаем из этого страшного места. Было темно и никто нас не видел как мы приехали на станцию, там мы забрались в открытый товарный вагон и забились в его угол, вскоре поезд тронулся и мы поехали неведомо куда. Кто успел убежать, тот спасся, а кто остался, там он и погиб, и остались кости этих несчастных в той степи.

Странствуя по железной дороге на поездах, приходилось ехать даже на буферах, между вагонами. Мы приехали на станцию Каунчи (ныне Янгиюль) Ташкентской области. В большом длинном бараке, амбаре, среди нашего расселенного в нем народа мы нашли мою бабушку Фадьме, папину маму, и ее внучку Урие. Это была радость. Урие было 16 лет, она уже работала на кирпичном заводе, получала 500 грамм хлеба на себя и бабушку. Им пришлось делиться с нами.

На второй день мама пошла в комендатуру, чтобы ее взяли в списки, но ей отказали в этом, сказали: «Откуда сбежала, туда и возвращайся». Мама говорит, что она не бежала, а отстала от эшелона, но ей не поверили, работу и хлеба не дали. Мы голодаем, истощены, в отчаянии. Я со слезами на глазах, в свои 14 лет всю ночь молилась Аллаху, чтобы приехал мой отец, нашел и спас нас от смерти. Ноги у меня опухли, ходить не могла. Вокруг люди тоже плакали, слушая мои молитвы и Аллах услышал: на второй день, к утру, явился демобилизованный, хромой отец и спас нас. Нас взяли в списки коменданта. Дали работу.

Отец собрал всех родных вместе в садсовхозе №10, отделении № 5 Янгиюльского района Ташкентской области. Нас поселили в разрушенном бараке без стекол и дверей. Мы все, в том числе и демобилизованный отец, стали спецпереселенцами. Все наше население ходило на подпись о невыезде в спецкомендатуру.

Помещение поделили перегородками сами, нашли дверь, печки построили, забили окна фанерами старыми. Жилая площадь, отведенная нам, примерно была 16 квадратных метров, там мы, 6 человек, ели, спали. Топливо не давали. Своими силами мы с отцом корчевали старые пни, раскалывали их и топили, собирали с полей стебли хлопка и топили. Жили в голоде и холоде. Вода была не питьевая, крана не было, пили воду из арыков поливных. Хорошо ее кипятили, отстаивали ил, глину.

Медикаменты с первых дней не выдавали Когда массово стали болеть малярией, тогда стали давать желтый акрихин в таблетках, но он редко кому уже помогал. От кишечных заболеваний умирали люди, а от укуса комара особенно – человек умирал в течение трех дней от высокой температуры. Никаких продуктов не выдавали, кроме карточки на хлеб работающему и иждивенцу. Хлеб, конечно, был еле пригодный для употребления.

По прибытии никаких усадебных участков не выделяли. Через год выделили на имя отца 5000 рублей ссуды с рассрочкой на 7 лет. Отец, будучи очень честным человеком, всю суду выплатил из зарплаты этому нечестному государству.

В течение нескольких лет работали в садсовхозе №10 по 8-9 часов в садах и виноградниках на мизерную зарплату, это был тяжелый труд без механизации. Подростки 14-15 лет работали по 4-5 часов.

Наказания за нарушение не помню. Случаи вербовки осведомителей мне не известны, мне было 14 лет, и я об не знаю. Выезжать из района запрещалось к родственникам и на учебу. С 16 лет в 1944-48 годах за самовольное отлучение или побег грозила уголовная ответственность наказанием в 20 лет каторжных работ. Это ужесточило комендантский режим.

В нашей семье все болели малярией и кишечными заболеваниями. Кроме акрихина ничего не выдавалось. Бабушка Фадьме в возрасте 80 лет вскоре умерла от кишечной болезни и истощения. Также умерла от голода и истощения бабушка по матери Фадьме в 64 года. Умер муж старшей сестры мамы, дядя Джеппар в 50 лет. Насильственной смертью от изнасилования местными бандитами умерла в 17 лет моя двоюродная сестра Урие.

От малярии тропической в трехдневный срок умирали люди. Да, это была эпидемия. Трупы собирали в телегу и хоронили в общих могилах за поселком. Умирали от голода и болезней.

Возможности учиться в техникумах и вузах не было, потому что выезжать даже на учебу из района было запрещено. Закончила десять классов средней школы на русском языке. Образование дальше продолжить не смогла из-за запретов.

До 1956 года для развития языка и крымскотатарской культуры и искусства не было возможностей. Соблюдать традиции, религиозные праздники, обряды открыто не разрешалось. Мы не могли публично и свободно обсуждать вопросы возвращения на родину в Крым, составлять и направлять письма с требованием отмены правовых актов, нарушивших права целого народа, восстановления государственности крымских татар Крымской АССР.

Никаких существенных изменений не произошло после выхода Указа ПВС СССР от 28 апреля 1956 года, согласно которому с крымских татар и других депортированных народов были сняты ограничения спецпоселений, но не давалось право на возвращение имущества, конфискованного при выселении, а также на возвращение в места, откуда эти люди были выселены.

В вузе мне учиться не довелось из-за ограничений, хотя очень хотела учиться. Стала работать. Работала секретарь-машинисткой, старшим статистом в Янгиюльском статуправлении, инспектором в строительной организации. Затем корректором в крымскотатарской редакции при издательстве им. Гафура Гуляма в Ташкенте. Сейчас на пенсии.

Вернулась на родину своих предков в 1988 году в мае, проживаю в Симферополе.

(Воспоминание от 11 декабря 2009 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий