18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годах Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.
Я, Меджит Мамбетов, крымский татарин 1932 года рождения, уроженец деревни Болек-Аджи (в 1945 году село было переименовано в Привольное, а в 1960-х – в Приветное, входит в состав Сакского района – КР) Евпаторийского района Крымской АССР. Я являюсь свидетелем тотальной депортации крымскотатарского народа 1944 года, осуществленной сталинским коммунистическим режимом бывшего СССР 18 мая 1944 года в ходе спецопераций войск НКВД.
В состав нашей семьи входили отец Мамбет-Аджи Куртумер огълу (1884 г.р.), мать Ревиде Мамбетова (1898 г.р.), брат Эюп Мамбетов (1921 г.р.), брат Муса Мамбетов (1927 г.р.), я, Меджит Мамбетов, и сестра Рефика Мамбетова (1935 г.р.).
Двоих старших братьев, Якъуба Мамбет-Аджи огълу (1912 г.р.) и Юсупа Мамбетова (1918 г.р.), в августе 1941 года забрали на фронт. Еще один брат, Иса Мамбетов (1925 г.р.) в январе 1944 года был угнан на принудительные работы в Германию.
На момент выселения из Крыма я закончил 2 класса начальной школы на крымскотатарском языке. До выселения из Крыма наша семья имела свой дом. В доме у нас стоял театральный рояль, 32 венских стула, 2 стола. В домашнем хозяйстве имели корову, быка, лошадь, 15 баранов и 50 кур. Накануне депортации в нашем селе находились два офицера и 15 солдат Советской армии, которые занимались описью имущества и скота. Эти два офицера жили у нас в доме.
18 мая 1944 года, в 2 часа ночи, раздался стук в дверь. Мы открыли. Не предоставляя никаких документов, не объясняя почему, за что и куда, нам объявили, что нас выселяют. На сборы нам дали 15 минут. Наш отец был инвалидом 1-ой группы и поэтому самостоятельно не мог сам одеться. Пока мы с братом одевали отца, прошло 15 минут, от волнения его начало трясти (у него была болезнь Паркинсона), он никак не мог переступить порог, и солдат вытолкал папу прикладом винтовки.
Кругом царили паника и ужас! В комнате, где находилось все наше имущество, жили два офицера, и поэтому нас не пустили туда, чтобы взять свои вещи. Мама впопыхах схватила то, что было под рукой.
Дети плакали, женщины и старики ничего не могли понять – то ли их поведут убивать, то ли куда-то увезут
Всех жителей села согнали на колхозный двор и держали там до обеда, дети плакали, женщины и старики ничего не могли понять – то ли их поведут убивать, то ли куда-то увезут. Живность кричала и блеяла – это был всеобщий кошмар!
К обеду прибыли машины, всех нас погрузили и повезли к Евпаторийской железной дороге, там загнали в товарные вагоны, в которых перевозили скот, и увезли под сопровождением конвоя.
В вагонах было очень душно, не было ни воды не туалета. Вагон, в который нас загрузили, был переполнен. Было много детей и не хватало воздуха, а двери заперты на засов и не открывались ни под каким предлогом, солдаты с оружием охраняли вагоны. За 2 дня люди все завшивели, одежда их стала белой от голодных вшей, так как до нас в этих вагонах перевозили военнопленных.
За 18 дней пути раз 5 давали баланду, едой ее трудно назвать, а воду люди искали и набирали сами на остановках
По пути люди начали умирать от болезней и голода, умерших выбрасывали на остановках, так как не было никакой возможности их похоронить хоть как-нибудь. Никакой медицинской помощи не было, люди сами, как могли, так и выживали. Двери вагонов не открывали, пока не выехали из Украины. За 18 дней пути раз 5 давали баланду, едой ее трудно назвать, а воду люди искали и набирали сами на остановках, кто где найдет. Я помню, как на очередной остановке, на станции пошел искать воду и заблудился среди огромного количества эшелонов. Спросить не мог, так как не знал русского языка. Я начал бегать в панике по станции, но, к счастью, увидел мальчишку с нашего вагона и вместе с ним мы побежали к нашему эшелону, который уже трогался. На ходу мы запрыгнули в вагон.
Нас привезли на места спецпоселения в Узбекистане, в город Чирчик. Семью нашу поселили в помещении, не пригодном для жилья, там не было самого элементарного. Люди болели дизентерией и малярией, так как воду брали из грязных арыков, еды не было, ослабшие детские организмы не могли бороться с болезнями и очень много детей умерло.
В 12 лет я поступил на работу на обувную фабрику, чтобы семья не умерла от голода. По тем правилам работающему давали хлебные карточки: иждивенцам 200 грамм, детский паек 300 грамм, а рабочим 500 грамм.
Работникам на фабрике ставили план независимо от возраста, если план не выполнялся, заставляли работать по 12 часов в сутки. Выплачиваемых средств хватало только на хлебную карточку.
Если ты покидал пределы спецпоселения, то без суда и следствия давали 20 лет тюремного заключения
От голода в 1945 году в феврале умер наш отец. Вся наша семья болела малярией. В июне 1945 года моего старшего брата Эюпа Мамбетова посадили в тюрьму за то, что во время оккупации он работал в колхозе бухгалтером, дали 10 лет. Брат Муса Мамбетов заболел желтухой, и в течение 6 месяцев не мог ходить, лечить было нечем. В семье единственным кормильцем остался я, тринадцатилетний мальчишка.
С 1944-го по 1954 год все крымские татары с шестнадцатилетнего возраста отмечались в комендатуре ежемесячно и не имели права покидать места спецпоселения. Если ты покидал пределы спецпоселения, то без суда и следствия давали 20 лет тюремного заключения. Комендантский режим был очень жестокий.
Два моих старших брата, которых забрали на войну, погибли. До войны я закончил 2 класса на крымскотатарском языке, затем уже в Чирчике после войны окончил 4 класса вечерней школы. Ни один крымский татарин не мог получить образования, если в этом населенном пункте не было учебных заведений.
Я работал на заводе Чирчиксельмаш токарем 6-го разряда до 1959 года. Затем 28 лет проработал печником в ДПО (добровольное пожарное общество) Чирчика.
До 1956 года не было ни передач на радио, ни газет, ни книг на родном языке. Открыто совершать намаз (молебен – КР) и дува (молитва – КР) не разрешалось. Всех, кто агитировал возвращаться в Крым, сажали в тюрьмы.
В 1988 году после нашумевшего «сообщения ТАСС» я со своей семьей вернулся в Крым. На тот момент старшая дочь уже была замужем и растила двоих сыновей, у второй дочери тоже подрастала дочка, младший сын был еще не женат. Вот такой большой семьей мы жили в одном доме, который я купил по возвращению в Крым. Почти год нас не прописывали, но мы отстаивали свои права на пикетах возле райисполкома города Саки.
И до сегодняшнего дня я проживаю в том же селе Ромашкино Сакского района.
(Воспоминание от 28 декабря 2009 года)
К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: