18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал депортировали всех крымских татар (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годы Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.
Я, Зеврий Хайбуллаев, крымский татарин, родился 5 октября 1934 года, уроженец деревни Хайто (Тыловое) Байдарского сельского совета Балаклавского района Крымской АССР.
Я являюсь свидетелем тотальной депортации крымскотатарского народа 1944 года, осуществленной сталинским коммунистическим режимом бывшего СССР.
На момент выселения нас было двое: мать Эмине Джемалиддинова (1910 г.р.) и я, Зеврий Хайбуллаев.
Утром 17 мая дедушку Джемалиддина пригласили в Байдарский сельский совет и вручили ему извещение о смерти его сына, Исмаила Джемалиддинова. Это был мой дядя, он служил на Черноморском флоте. Прямым попаданием немецкой бомбы на корабле погибли все 50 моряков. Сельский совет обещал помочь его семье, у него осталось трое детей. К вечеру собрались все родственники и плакали всю ночь, кое-кто уснул под утро.
18 мая 1944 года, рано утром, пришли два вооруженных солдата и офицер. Ничего не объяснив, они приказали всем быстро одеться и следовать за ними. Хотя офицер знал о том, что эта семья получила извещение о смерти дяди, из дома ничего взять не разрешили. Под оружием погнали всех в конец села (оно было маленьким, проживало в нем около 50 семей). Когда нас туда привели, все были уже там.
Солдаты проверили и убедились, что в селе татар не осталось. Дали команду садиться на автомашины «студебеккеры» и повезли в сторону Севастополя
Самый старший из офицеров видел, что мы пришли без вещей и приказал одному солдату сопроводить дядю Сервера домой. Он сходил и принес немного вещей и продуктов питания: муку, крупу и фасоль. Через два часа солдаты проверили и убедились, что в селе татар не осталось, кроме Нины Биляловой, которая была единственной русской в деревне. Дали команду садиться на автомашины «студебеккеры» и повезли в сторону Севастополя.
Через три или четыре часа нас привезли в Бахчисарайский район на станцию Сюрень. Многие вагоны были уже переполнены крымскими татарами, нашли несколько пустых вагонов и погрузили нас в них. Молодежь поднялась на верхние полки, а старики остались внизу. Вагоны были грязные, обтянутые колючей проволокой, они не были предназначены для перевозки людей. Ближе к обеду эшелон тронулся.
Когда поезд останавливался, кормили один раз в сутки. Это был суп, который не каждый мог получить – не было посуды. У кого не было чашки, тот использовал куртку, стаканы, банки. Когда умирали люди, на стоянке солдаты ходили и забирали их тела.
В день умирало от пяти до десяти человек разного возраста. Хоронить их было некому
В начале июня нас привезли на станцию Орта-Авул Ташкентской области УзССР. Нас 15-20 семей оставили там, а поезд поехал дальше. К вечеру пригнали несколько телег (кокан-арба), и нас привезли в ГЭС. До нас военнопленные копали канал для будущей ГЭС. Для них было построено несколько землянок. Нас поместили в них, по несколько семей жили в одной землянке. Людей погнали копать канал. Через 2-3 месяца люди начали заболевать дизентерией и малярией, потому что не было никаких условий. В день умирало от пяти до десяти человек разного возраста. Хоронить их было некому. Две более здоровые женщины и двое шестнадцатилетних парней копали могилу в 30-40 см, и хоронили сколько успеют, остальных оставляли на следующий день.
Спустя 3 месяца по распоряжению коменданта нас 5 семей отправили на другое место жительства. За второй ГЭС находилось подсобное хозяйство «Избомкомбинат». Там мы прожили до 1945-го года. Мать работала в овощной бригаде. В середине лета стояла 45-тиградусная жара, мать и я сильно заболели малярией. При помощи бригадира овощной бригады нас отправили в город Ташкент (каждый день из города приезжала машина за овощами).
Мы приехали к вечеру и ночью скорой помощью нас отправили в Ташкентскую больницу. Пролежали в больнице один месяц, и нас выписали домой. Вышли на трамвайную остановку и не знали куда ехать. В приемном отделении больницы никакого адреса не дали. Адреса подсобного хозяйства «Избомкомбината» не знаем, и еще мать не знала ни русского, ни узбекского языков. Сели на трамвай и поехали, но куда ехать не знаем, приехали на остановку «Воскресенская», пересели на другой трамвай и поехали дальше. Потом, через 17 лет, после того как отменили комендантский режим, я узнал, что лежали мы в Гулистанской больнице за Беш-Агачем. Наш маршрут был таким: больница Гулистанская – остановка Воскресенская – остановка Туркентский рынок. По этому маршруту ездили мы ровно шесть дней, ночевали где-попало: на улице, рыночных прилавках, кто-то пускал в сарай. Когда на седьмой день у матери закончились деньги, и мы остались без куска хлеба, она сняла свои хорошие туфли и продала их за 900 рублей (буханка хлеба стоила 100 рублей). С женщиной, купившей туфли, мы пошли к ней домой, она отдала деньги и два куска хлеба, намазанных сливочным маслом. После этого снова вернулись на рынок. Мать купила себе за 50 рублей тряпичные тапочки, я ходил босиком.
Когда мы разговаривали на крымскотатарском языке, к нам подошла старушка и начала расспрашивать откуда мы. Мама подробно рассказала о нас. Мы попросили ее пустить нас переночевать, но она сразу ушла, сказав, что еще вернется. К вечеру она пришла и пригласила нас домой. Эта крымскотатарская семья была раскулачена в 1937 году и выслана в Среднюю Азию. Муж умер в 1940 году, из пятерых детей остались двое: дочь сорока лет и сын 30 лет. Она работала на текстильном комбинате. С большим трудом взяв отпуск на 3 дня без содержания, она помогала нам найти родственников.
В первый день мы поехали в больницу, узнать откуда нас привезли, но безуспешно. Таким образом, два дня ходили по Ташкенту и искали сами не зная чего. К вечеру третьего дня отправились в сторону железнодорожного вокзала. Когда дошли до моста, я уже не мог ходить, весь был опухший. Положив меня под мостом, на краю тротуара, они предупредили, чтобы я лежал, пока не вернутся. Сами же пешком отправились по направлению 5-го трамвая. Издалека мать случайно увидела высокие дымоходные трубы «Избомкомбината» и узнала откуда нас увозили в больницу (когда нас привозили на комбинат она увидела и запомнила эти трубы).
Оказалось, что неделю назад, утром, от болезней умер дедушка Джемалиддин, а к вечеру умерла бабушка Фазиле
Она прошла проходную, охранники комбината без разговора пропустили ее. Охрана и сотрудники знали, что дядя Шаюп Джемалидинов искал нас. Встретив маму, дядя послал двух человек с носилками за мной. Это событие в моей жизни можно считать чудом. Если бы не эта женщина и увиденные нами трубы, мы бы погибли.
На второй день утром нас увезли в подсобное хозяйство. Оказалось, что неделю назад, утром, от болезней умер дедушка Джемалиддин, а к вечеру умерла бабушка Фазиле.
Среди крымских татар председатель колхоза стал искать специалистов: плотников, монтеров и трактористов. Согласовав с комендантом, председатель направил дядю Сервера в колхоз работать трактористом (в 1940 году он учился на тракториста в Карасубазаре.
В конце лета 1945 года мы и еще три семьи переехали в колхоз имени Сталина. Нас поместили в старую заброшенную баню, полы и стены забетонированные, жили, постелив солому.
Через месяц первой от болезней и голода умерла Васфие Джемалиддинова (25 лет), через несколько дней умерли Фатиме Джемалиддинова (18 лет) и невестка Сабире Джемалиддинова (30 лет), оставшихся ее троих детей отдали в детский дом.
В 1955 году закончил 10-й класс на узбекском языке. В этом году не смог поступить в вуз – не разрешил комендант
В конце 1945 года я пошел учиться в 1-й класс узбекской школы. В 1955 году закончил 10-й класс на узбекском языке. В этом году не смог поступить в вуз – не разрешил комендант.
После отмены комендантского режима в 1956 году я поехал в Ташкент поступать в САГУ (Среднеазиатский государственный университет) на исторический факультет. Сдал успешно экзамены, меня зачислили на 1 курс, и я поехал домой. Там я встретил одноклассника Хакима Абдусматова (по национальности таджик). Он предложил поехать с ним учиться в Астраханский рыбоперерабатывающий институт по направлению. Я согласился, потому что проезд, питание и одежда были на гособеспечении. На следующий день мы поехали в университет и зашли к декану. Он вызвал секретаря в зал заседания для оформления документов. Другу, оформив документы, сразу дали направление. Потом я отдал паспорт секретарю. Перелистав его, она сразу зашла к декану, быстро вышла и сказала, что мне туда ехать не разрешается. Дело в том, что на последней странице паспорта было разрешение проживать только на территории Узбекской ССР. Я разнервничался, обиделся и, погорячившись, забрал документы с университета и уехал домой.
В конце августа сдал документы в Ташкентский хлопкоочистительный техникум. С 1-го сентября был зачислен на 3-й курс. В начале октября нас отправили на сбор хлопка в Сырдарьинскую область. Через неделю там мне вручили повестку в военкомат, и я вернулся в Ташкент. В военкомате мне дали вторую повестку с вещами, и в середине октября я попал служить в город Пятигорск. Через месяц меня отправили в Ставропольский край, в город Невинномысск (мою фамилию писали Гайбуллаев, Кайбуллаев, а с 10-го класса – Хайбуллаев, 1936 г.р. В 1988 году на основании свидетельства о рождении, запрошенного из Севастополя, стали писать Хайбуллаев, 1934 г.р.). Там начали строить химический завод. Из Ташкента нас было 10 образованных и годных для военной службы солдат. Остальные были негодные для военной службы и поэтому часть называлась ВСО (военно-строительный отряд) №1072 (без погонов). Начали там работать: копали траншеи, носили кирпичи, мешали раствор – 8-часовый рабочий день.
Через полгода начальник части вызвал меня к себе. Войдя к нему, я увидел человека в гражданской одежде. Как я зашел, начальник части встал и вышел, сказав, что у него дела, а вы мол побеседуйте. Тот человек начал меня расспрашивать: откуда мы приехали, сколько у нас крымских татар. Я ему сказал, что крымских татар у нас 10 человек. В ответ он признался, что знает о нас все и добавил, чтобы я с ним сотрудничал, докладывал об их настроениях, с кем встречаются. Если согласен, показал бумажку для ознакомления и назначил встречу через месяц. Заметил, что у меня будет постоянный (круглосуточный) пропуск. Я, конечно же, сразу отказался, сказал, что у меня старая и больная мать, у нее нет кормильца. Скоро она должна выслать медсправку, и меня отпустят домой. Он покачал головой, сказал, что ему очень жаль, только о нашем разговоре никто не должен знать – это государственная военная тайна и заставил подписать одну бумажку.
В 1957 году, через полгода, в Советском Союзе было сокращение военнослужащих на 1 млн 200 тысяч человек, и нас тоже отпустили домой.
С сентября я продолжил учебу с 3-го курса, в 1959 году закончил, отправили в Наманганскую область, поселок Джамашуй, где отработал старшим мастером 3 года. В 1962 году вернулся в Ташкент и устроился на завод «Ташсельмаш (выпускает хлопкоуборочные машины), месяц проработал мастером, 5 лет технологом цеха №11, 10 лет старшим мастером, а потом начальником участка до сентября 1988 года.
Очень долго не прописывали, каждую неделю комиссия райисполкома рассматривала вопрос о прописке, людей унижали, подолгу стояли в очередях
В ноябре 1988 года с семьей вернулся в Крым и купил дом в Симферополе, где и сейчас проживаю.
По возвращению в Крым со стороны государства не было никакой помощи. Очень долго не прописывали, каждую неделю комиссия райисполкома рассматривала вопрос о прописке, людей унижали, подолгу стояли в очередях. Я был членом партии, но меня не ставили на партийный учет, чем нарушался партийный устав. Несмотря на огромную очередь в райисполкоме, я вошел, бросил партийный билет на стол и ушел, но меня остановили и прописали.
Во время войны из моей семьи умерли:
– отец Хайбулла Ислямов (1901 г.р.), погиб на Перекопе в начале войны;
– дядя Исмаил Джемалиддинов (1920 г.р.), погиб в Черном море, 17 мая 1944 года получили извещение о смерти;
– дядя Энвер Джемалиддинов (1922 г.р.), в 1940 году был призван в армию и с начала войны никаких сведений о нем нет.
Дядя Месфер Ислямов – участник севастопольской обороны.
Со стороны государства по национальному признаку я испытал такую дискриминацию:
– отказ при поступлении в вуз в 1955 году, а затем отказ направить учиться в Астраханский институт;
– отсутствие доверия во время военной службы к крымским татарам, за нами постоянно наблюдали;
– в 1970 году я работал старшим мастером и одновременно был секретарем партийной организации цеха № 11. За хорошую работу, предложили поехать в ГДР по туристической путевке (всего было 10 путевок). Я согласился, но в последние дни мне отказали, сказав, что вместо 10 дали 9 путевок (хотя ездило 10 человек);
– в 1972 году я стоял в очереди на получение машины первым, но парторг завода Тажиев меня вычеркнул, сказав, что машина ему нужна для поездок на крымскотатарские собрания.
Я очень коротко написал, потому что мне не позволяют здоровье и нервы. Таким образом, государство лишило нас детства, образования, культуры, и украинское государство продолжает этим заниматься. Но несмотря на все трудности, я собираю всех своих троих детей и десятерых внуков, и мы ездим на встречу односельчан. Я хочу, чтобы они помнили откуда родом их предки и никогда не забывали об этом, передавая из поколения в поколение.
(Воспоминание от 3 марта 2010 года)
К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: