1 сентября 1889 года (13 сентября по новому стилю) появился на свет один из наиболее выдающихся лидеров крымскотатарского народа – Джафер Сейдамет. В честь 130-летия со дня рождения «крымского Петлюры» – литератора и публициста, в переломную эпоху ставшего военачальником и дипломатом – Крым.Реалии начинают публикацию уникальных мемуаров Сейдамета.
Продолжение. Предыдущая часть здесь.
Мой брат Хамза (продолжение)
Хамза, несомненно, также лучше меня понимал ценность времени, и никогда его не тратил попусту. Когда он бывал в деревне, любил работать в саду и огороде. В качестве примера рассудительности логики Хамзы я расскажу вам, каким образом за год до описанных событий он начал учиться в гимназии в Акмесджите…
В самом начале отец отдал его в рушдие в Бахчисарае. Эта школа открылась во время революции 1905 года и вскоре была закрыта царским режимом. Затем отец отдал брата в Русско-татарскую учительскую семинарию в Акмесджите. Брат пробыл в этой школе год, а затем попросил у отца разрешение покинуть эту школу. Он был прав, когда объяснял отцу: «Они ничего там не учат по-татарски, да и русскому языку не уделяется столько внимания, как в гимназии, и раз уж после окончания этой школы я не имею права поступать в университет, то зачем там учиться?». Отец не дал ему ответа, велев остаться в школе еще на один год. Хамза, как только вернулся в Акмесджит, рассказал о своих сомнениях любимому учителю и спросил, какую гимназию тот мог бы ему порекомендовать. Учитель поведал о гимназии [Евгения] Свищева [Симферопольская частная мужская гимназия, открытая в 1907 г.]. Хамза отправился туда, записался, а затем письмом уведомил отца об этих изменениях. Вот так он решил проблему.
Директор гимназии, высоко ценя зрелость и трудолюбие Хамзы, когда однажды говорил с отцом, поздравил его с талантливым сыном и настоятельно убеждал, чтобы отец оставил обучаться Хамзу до конца школы. Все татарские дети, учившиеся в гимназии, полюбили Хамзу как доброго товарища.
Если бы можно было провести еще раз хотя бы несколько месяцев с семьей, я хотел бы не единожды, а многажды вновь появляться на свет, и каждый раз я чувствовал бы себя совершенно счастливым
Одной из заметных черт брата была необычайная неуступчивость и бескомпромиссность в критике. Если логика приводила его к какому-то мнению, то он до конца упорно защищал его, не соглашаясь ни на малейшие уступки. Меня он любил безгранично и выказывал мне уважение. Он был очень внимателен, чтобы не задеть меня. И он, как и вся семья, никогда не чувствовал себя пресыщенным моим присутствием. Ему нравилось, что я сострадательный, щедрый, что я так тепло общаюсь с людьми и переживаю об их страданиях. Он был в состоянии оценить мое поведение и понять, что оно – хорошее. Он любил и уважал меня не только потому, что я был его старшим братом – агой, но и потому, что он считал меня хорошим человеком. Да и мой отец, когда говорил, что я «останусь без трусов», говорил это не из злости на меня, а потому, что сочувствовал мне. Хамза не любил меня меньше из-за этих моих черт характера. Когда дома иногда возникали небольшие споры на эту тему, моя мама всегда становилась на мою сторону, горящими и полными нежности глазами она смотрела на меня, обнимала меня и целовала.
«Geçmiş zaman olur ki hayali cihan değer» [«Бывает такое время, что за воспоминание о нем отдашь весь мир»]. Как же верна эта поговорка, особенно для воспоминаний людей, которые прожили жизнь вдали от семьи, тоскуя по семейному гнезду и близким… Пожалуй, я не хотел бы родиться еще раз. Но если бы можно было провести еще раз хотя бы несколько месяцев с семьей, я хотел бы не единожды, а многажды вновь появляться на свет, и каждый раз я чувствовал бы себя совершенно счастливым…
Разговоры с односельчанами
Во время этого путешествия я укрепил связи с жителями нашей и окрестных деревень. Приглашения приходили мне отовсюду. Всюду, куда бы я ни пошел, вокруг меня собирались люди. Я стремился вызвать в них интерес к нашим собственным делам, заставить их задуматься над решением волнующих их проблем. Они же, однако, больше поднимали вопросы о ситуации в Турции, чем о своих делах. Их больше всего занимала сила турецкой армии, они особенно интересовались флотом. В то время я не понимал таинственного смысла такого интереса. Я понял это намного позже, после некоторых очень важных событий.
Я видел – чувства наших людей сильны, чисты, я верил, что могу многому их научить, и это наполняло меня надеждой
Причиной того факта, что население, а особенно пожилые сельчане в этот раз проявили больший интерес к моей особе, было то, что я, используя материалы, помещенные в газетах «Sırat-ı müstakim» [«Прямой путь»], «Beyânülhak» [«Манифест истины»] и «Binbir Hadise» [«Тысяча и одно событие»] прочитал несколько лекций, своего рода проповедей, призывавших к знаниям, прогрессу и братству. В двух мечетях нашей деревни я четыре раза читал для них эти лекции-проповеди. В особенно трогательные моменты некоторые старики плакали. На встречах, которые проходили после вечерней молитвы в мечети, они обращались ко мне с теплыми словами: «Аллах дал нам тебя». Я видел – чувства наших людей сильны, чисты, я верил, что могу многому их научить, и это наполняло меня надеждой.
Снова расставание
Приближалась еще одна из этих горьких сцен, которые повторялись несколько раз в моей жизни… Я снова отправлялся в путь… Мне суждено было вновь расстаться со своей семьей… А мама уже утешала себя: «Ну, мой сын хотя бы окончил школу». На этот раз, когда она услышала, что я собираюсь получить очередное образование, и в ее сердце снова ожила горечь лет расставания – она вновь начала пристально смотреть на меня нежными, мокрыми от слез глазами. Сколько же раз, когда приближался день разлуки, я видел, просыпаясь утром, как она тихонько сидит рядом с моей кроватью и смотрит на меня. Кто знает, сколько таких утр она провела у моего изголовья?
Когда уже вплотную приблизился день прощания, я поговорил с отцом о направлении, которое я выберу в университете. Отец, как и прежде, рекомендовал, чтобы я стал врачом. Я же, однако, рассказал ему, что уже посетил медицинский факультет и почувствовал себя крайне плохо, когда увидел человеческий труп, поэтому, объяснил я, пришел к выводу, что на медицине не справлюсь с собой. Я сказал, что хочу пойти на право. Мой отец обосновывал, что если я окончу право в Турции, то не смогу вести адвокатскую практику в России, поэтому, по его словам, он не может принять моих соображений. Он боялся, что я приму решение остаться в Стамбуле. Я убеждал его, что если не смогу быть адвокатом, то буду издавать газету. Эта идея в достаточной мере успокоила его. 30 сентября он взял для меня паспорт в Акмесджите. В начале октября 1910 года я выехал из дому, прощаясь с моими заплаканными матерью, братьями и сестрами. Мой отец, младший брат и Мустафа Ага отвезли меня в Ялту, где я сел на корабль до Акъяра. Оттуда 5 октября, получив в турецком консульстве визу, я отправился в Стамбул.
Снова в Стамбуле
Я прибыл в Стамбул на следующий день, вышел на пристани Сиркеджи и отправился в гостиницу «Şeref». Я оставил свой багаж и сразу же пошел к друзьям. Я нашел [Номана] Челебиджихана и других, допоздна рассказывал им, что видел в Крыму. Я кратко изложил содержание бесед о наших национальных проблемах, которые провел там с учителями, купцами и представителями интеллигенции. Товарищи, в свою очередь, говорили о том, что происходило в Стамбуле. Они рассказали о Бекире Чобан-заде [позже – поэте и выдающемся тюркологе] и других товарищах, которые были отправлены обучаться в Стамбул учителем Юсуфом Зия Эфенди – директором школы рушдие в Карасубазаре в Крыму. Они рассказали мне о помощи, которую наше «Talebe Cemiyeti» [«Общество учащейся молодежи»] оказало для бесплатного размещения вновь прибывших товарищей в школьных общежитиях. Мне также рассказали о том, что происходило в обществе «Vatan» [«Отчизна»]. Через несколько дней я записался на юридический факультет в университете.
Джелял Коркмазов
В 1910 году я познакомился в Стамбуле с двумя важными фигурами [и первым] – с Джелялом Коркмазовым, родом из северокавказских тюрок. Он прекрасно говорил по-русски и по-французски, представлял собой тип левого, социалистического реформатора. Он открыл пансион на одной из улочек на задах Диванйолу [главной улицы исторического центра города]. Его жена, польская шляхтянка, происходила из семьи, которая за борьбу за свободную Польшу была сослана в Сибирь, у нее была более широкая научная подготовка, чем у Джеляла Бея. В это время я впервые услышал из уст Джеляла Бея критику нашего конституционного правления – мешрутиета. Он утверждал, что это – не социальная революция, что сторонники Общества «İttihat ve Terakki» [«Единение и прогресс»] не в состоянии понять народное движение.
В то время, поскольку Джелял Бей при каждой возможности высказывал антирелигиозные взгляды, мы не сошлись друг с другом. Однако, чтобы помочь ему, я снял комнату в его пансионе и начал брать уроки французского у его жены. Это она оказалась в состоянии объяснить мне необходимость и пользу знания иностранного языка.
Коркмазовы жили в бедности. Джелял Бей со времен своего пребывания в Париже был в приятельских отношениях с нашими младотурками. Когда он приехал в Стамбул, Бахаттин Шакир Бей и доктор Назым Бей [оба позже входили в руководство спецслужб Османской империи] хотели устроить его в газету «Şura-yı Ümmet» [«Совет уммы»], пообещав поддержать его в реализации идеи кооперативного движения в Турции. Однако, поскольку Джелял Бей не достиг взаимопонимания с ними по поводу общих черт политической стороны дела, он не приступил к запланированной работе, и, чтобы заработать на жизнь, тяжело трудился в своем пансионе.
Продолжение следует.
Примечание: В квадратных скобках курсивом даны пояснения крымского историка Сергея Громенко или переводы упомянутых Сейдаметом названий, а обычным шрифтом вставлены отсутствующие в оригинале слова, необходимые для лучшего понимания текста.
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: