18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годах Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.
Я, Зенор Сулейманова, крымская татарка, родилась 3 сентября 1941 года в деревне Маркур (с 1945 года Поляна – КР) Куйбышевского (ныне Бахчисарайского района) Крымской АССР.
На момент выселения в состав семьи входили: мать Анифе Сулейманова (1898 г.р.), сестра Ава Сулейманова (1927 г.р.), сестра Алиме Сулейманова (1929 г.р.), сестра Умие Сулейманова (1931 г.р.), сестра Февзие Сулейманова (1933 г.р.), сестра Зевер Сулейманова (1935 г.р.), брат Джафер Сулейманов (1939 г.р.) и сестренка Шемснур Сулейманова (1943 г.р.).
Мы проживали в селе Маркур Бахчисарайского района Крымской АССР. В момент выселения мне было 3 года, все воспоминания я восстанавливала по рассказам мамы и сестер. Я отличалась любознательностью и обязательностью. Мой отец Сулейман Хаяжев умер в 1943 году, после его смерти родилась сестренка Шемснур. Всего было нас 10 детей, но в трехлетнем возрасте умерла сестра Лиля (1925 г.р.), а брат Сейитхалиль Сулейманов (1921 г.р.) был отправлен в трудовую армию строить Рыбинское водохранилище.
Солдаты провели перепись населения и домашнего хозяйства, предупредили: далеко не выезжать из села, ночевать только дома
С апреля 1944 года во всех селах остались солдаты, народ думал, что они будут помогать восстанавливать хозяйство. Они провели перепись населения и домашнего хозяйства, предупредили: далеко не выезжать из села, ночевать только дома. Народ принял (такие требования – КР): это нужно для порядка, а машины, телеги – для работы в колхозе.
18 мая, на заре, к дому подошли трое военных: один пожилой капитан и двое молодых солдат с оружием в руках. Мама шла доить корову, он по-русски громко приказал и показал рукой, мол, собирай детей, одень, возьми еду и одежду. Увидев золотые сережки у мамы, он указал: если закопала, спрятала, возьми, не бойся. На пальцах показал: на сборы – 15 минут времени.
Сначала мама очень растерялась, но, собрав волю, всех разбудила. Старшие сестры взяли еду, 3 стеганных одеяла и оделись. Мама взяла Коран и малую годовалую сестренку. Мы жили на краю села, дом выходил в лес – что делалось в селе, не видели, слышали только лай и вой собак. Мы – девять человек – мать, 7 девочек и 1 мальчик. Дети вокруг мамы плакали, а мама молилась.
Капитан отправил соседа принести из близлежащего дома еще еды для нас, что и его, и нас спасло от смерти по дороге
Капитан посмотрел, покачал головой и приказал солдатам взять швейную машинку «Зингер», завернуть ее в стеганное одеяло, и всех нас на телеге повезли в центр села. Там уже стояло много грузовых машин «студебэккеров». Нашему соседу даже не дали одеться, взять еду. Семьям, где были мужчины – хоть инвалиды и престарелые – не дали взять запасы еды. Этот же капитан приказал соседу помогать нашей семье всю дорогу и его же отправил принести из близлежащего дома еще еды для нас, что и его, и нас спасло от смерти по дороге. Затем зачитали приказ о выселении, никто ничего не понял. Все, у кого мужья и сыновья еще воевали в действующей армии, показывали справки. Всем сказали положить их за пазуху, объяснили, что нас повезут далеко-далеко, что убивать не будут (в нашем селе не было ни одной русской семьи, и никто не знал русского языка). Посадили всех на машины, по углам расположились солдаты с оружием и повезли на железнодорожную станцию Сюрень.
Эшелон выехал из Крыма: все ревели, молились и прощались с родиной
Когда сажали в вагоны, было страшно, все ревели, искали родных, своих детей.
Эшелон состоял из более 50 товарных вагонов, заполняли их плотно. Только на третьи сутки мы смогли погрузиться, цепляясь друг за друга. Эшелон выехал из Крыма: все ревели, молились и прощались с родиной.
Через 17 дней поездом нас привезли в Горьковскую область, на станцию Кострома. В поезде давали только горячую воду, люди умирали от голода и болезней. В нашем вагоне умерли старик и женщина-роженица. Эшелон имел санитарный вагон, но медицинской помощи никто не получил. Через 10 дней, когда люди совсем ослабли, в день один раз давали горячую похлебку, и то кому-то доставалось, а кому-то и нет.
Нас выгрузили на железнодорожной станции Кострома и повели к реке Унжа. Там погрузили вещи, стариков и маленьких детей на баржи, которые против течения реки тянул ветер, а по берегу шли пешком и помогали тащить баржу дети и подростки. Местные люди отворачивались от нас, им было сообщено, что вывезли предателей, из-за которых погибли их сыновья и мужья.
На одной из этих остановок мужчина-инвалид организовал лавочку и всем нам раздавал кусок хлеба с маслом и все говорил: «Эти люди видели войну»
На остановках хоронили умерших и ели похлебку. На одной из этих остановок мужчина-инвалид, без одной ноги и в солдатской форме, организовал лавочку и всем нам раздавал кусок хлеба с маслом и все говорил: «Эти люди видели войну». А указывая на своих односельчан, что отворачивались от нас, забитые окна, двери их домов, объяснял: «Они ничего не знают о войне». Люди были ему очень благодарны.
Был страшный случай, когда оборвались тросы и баржу понесло, закрутило в центре реки, начались страшные крики, плач. Пешие в это время ушли вперед, и кто-то из местных передал им, что баржу топят. Отбив конвой, они кинулись назад к барже, тут пришел приказ всем вернуться назад, затем подали другие катера и закрепили баржу.
Кругом стояла темная тайга и виднелся маленький кусочек неба. Мечтой детей было видеть побольше неба и солнца
После этого события пешие шли по берегу рядом с баржей и тянули ее против течения. Так мы шли 10 дней к местечку Палуж, где было несколько бараков из бревен для лесорубов-сезонников, одна пекарня, в бараке имелись печки-лежанки. Все, кто был старше 16 лет, работали на лесоповале, кругом стояла темная тайга и виднелся маленький кусочек неба. Мечтой детей было видеть побольше неба и солнца.
В бараках было холодно, все дети лежали на печке. В августе раздали немного продуктов, хлеба детям давали по 400 грамм, на работе – по 500 грамм. В 1945-м – год победы – давали «американскую помощь»: сухое молоко, яйца, 1 кг муки.
В декабре 1944 года умерла сестренка Шемснур из-за холода и воспаления легких. В 1946 году умерла сестра Умие в поселке, что находился в 15 км от нас. Комендант дал разрешение похоронить ее двум сестрам. Они похоронили ее во дворе больницы, буквально во льду. Комендант не дал разрешения кому-либо пойти и помочь им.
С нашего лесхоза несколько женщин бежали к своим мужьям, которые были в трудовой армии.
1947 год выдался самым холодным, ранние морозы уничтожили картошку, на которой держалась жизнь в этих краях. Перестали детям давать хлеб и стали их забирать в детские дома. Мы с братом Джафером вдвоем спрятались и сказали: умрем, но в детдом не пойдем. Старшим сократили паек хлеба на 250 грамм, но они решили быть вместе с нами: умрем – так вместе.
В это время пришел вызов в Среднюю Азию от старшего брата Сейитхалиля. Их после пуска Рыбинского водохранилища перевезли в Таджикскую ССР, Ленинабадскую область, подсобное хозяйство Паласс для обеспечения сельхозпродуктами урановых шахт Табошар, Адрасман и Чкаловск по обработке и обогащению урана (сейчас это город Чкаловск). Сначала он нашел жену Нурие Сулейманову, которая со своими родителями попала в Узбекскую ССР, город Шахрихан. В 1944 году у нее умерли от голода отец, мать и сын, которого она родила по дороге, ее саму спасла старшая сестра и полуживую привезли в поселок Мирзачуль (позднее он стал городом Гулистан). Брат ее сумел привезти в Паласс, затем сделал нам вызов.
В нашем лесхозе за 1947 год половина переселенцев умерла от холода, голода, чесотки, туберкулеза.
По речному льду с ручными санками мы шли 8 дней до Костромы. Всегда перед глазами стоит вид темных лесных берегов и вой волков
Нам вызов брата отложили 2 раза, помогла нам женщина из Ялты Салие: она хорошо знала русский язык, дала коменданту взятку (золотой браслет), и мы получили разрешение на выезд в марте. Кругом снег, лед. По речному льду с ручными санками мы шли 8 дней до Костромы. Всегда перед глазами стоит вид темных лесных берегов и вой волков. В селах нас пускали ночевать, только проверив, что нет мужчин. Это были одинокие вдовы, которые нас, детей, жалели и давали горячее молоко и хлеб (вообще к детям местные относились жалостливо).
Билеты купили до Ташкента, а вещи отдали в багаж, в том числе швейную машинку «Зингер», которая спасла нас от смерти: мама шила фуфайки, ватные брюки, а сестры вязали платки, перчатки, носки. Через 6 дней мы были в Ташкенте и поняли, что до Ленинабада еще далеко. Нашли родственников, заняли деньги, мама продала золотые сережки, и мы выехали в Ленинабад. В это время брат поехал нас встречать в Ташкент, где его ограбили, и о посылке в Ташкент больше мы уже не говорили, она так и пропала.
В Палассе сестры работали на сельхозработах: рыли, чистили арыки, убирали урожай фруктов и овощей. От страшной жары и малярии умирали во всех семьях, умерла сестра Алиме (1929 г.р.), умерла от дизентерии дочка брата Лиля.
Мужчины возвращались с трудовой армии и находили только одного члена семьи, или никого
Многие мужчины возвращались с трудовой армии и находили только одного члена семьи, или никого, или детей отправляли в детдома. Многие девушки выходили замуж за шахтеров урановых рудников, и они переезжали к нам в совхоз, работали ездовыми.
Впервые школу открыли в 1948 году, 1-4-е (разновозрастные) классы учила одна учительница. Мы четверо – Февзие, Джафер, Зевер и я – пошли с 1 по 4 классы. Сестра Февзие с третьего класса вышла замуж в 17 лет, было очень трудно, она с мужем нам помогала.
С 1948 года стали строить маленькие лачуги без окон и дверей. К 1950 году в семьях, где были мужчины, стали строить дома с фундаментом. Вода была арычная, с примесью желтой глины, ее собирали в хаузы (водоемы – КР), где кишели черви. В эти годы было много смертей в каждой семье.
Все жители совхоза были из депортированных крымских татар, немцев и репрессированных специалистов. Поэтому мы всегда обсуждали вопросы возвращения на родину, сохраняли язык и религию. Участники боевых действий и родственники подпольщиков, партизан первыми стали писать обращения в ЦК КПСС, управление комбината, спецотделы, так как считали себя невиновными. Например, моего родного дядю Юсуфа Таирова как подпольщика повесили немцы в феврале 1942 года с милиционером из села Коккоз и подпольщицей из Ялты Лутфие, а районного судью и заврайоном расстреляли.
Вся моя жизнь сопровождалась ограничениями за то, что я крымская татарка
Только 28 апреля 1956 года были сняты ограничения, и всех взрослых принудили подписаться под документом об отказе от имущества и права возвращения в те места, откуда они были выселены.
Вся моя жизнь сопровождалась ограничениями за то, что я крымская татарка. После 7 классов в 1955 году я поступала в медучилище при горном техникуме Чкаловска. Мне на второй день вернули документы, объяснив, что крымских татар и немцев не принимают – указ спецотдела. Обратилась к спецпрокурору и обещала, что этого унижения не забуду никогда. Он дал распоряжение, и я поступила. В 1960 году была выдвинута вторым секретарем комсомола коврового комбината. Не прошла собеседование в обкоме партии, причина та же – крымская татарка.
С 1961 по 1966 годы училась в ТашГУ, принимала участие в студенческих обращениях к властям. С 1966 года работала учителем географии и истории, получила звание «учитель высшей категории», «учитель-методист», «отличник просвещения» – выше звания от узбеков нам не доставались.
Имею троих детей, два сына с высшим образованием, у дочери среднее специальное.
В Крым старший сын Таврид Меджитов приехал в 1992 году, а участок перекупил у своих крымских татар в 1993 году, до сих пор строится, никакой помощи со стороны Рескомнаца Крыма не получил, дети подрабатывают для жизни и стройки.
Жили мы в Баяуте, в хлопковой зоне Узбекистана, из-за химикатов все больны, приходится выживать, делая огромные расходы на лекарства. Я учила детей, что «даже птице не годится жить без родины своей». Главное, что меня радует: я исполнила свое обещание – вся семья в Крыму.
Живу в поселке Гвардейское Симферопольского района с мужем Сервером Меджитовым (1937 г.р.) и дочерью Эльмирой Муратовой, оба инвалиды II группы.
(Воспоминание от 12 февраля 2010 года)
К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий
FACEBOOK КОММЕНТАРИИ: